Спор об унтере Грише - [154]

«В те времена, — думает Понт, сняв фуражку и приглаживая густые, слегка поседевшие жесткие волосы, — в те времена понадобились все военные силы империи, чтобы победить иудеев, засевших в горах. И теперь они имеют право на то, чтобы щадить свои нервы.

Со времен Веспасиана до Вильгельма Второго они были писателями и юристами и останутся ими еще на долгие времена. Хорошими писателями и хорошими юристами. Вот они и пререкаются по поводу того, кому из них уклониться от зрелища торжественного убийства человека, зрелища, до которого так падки заурядные люди».

Размышляя об этом, Понт выводит палкой по снегу две скрещивающиеся линии, два исторических пути, и растерянно смотрит на них. Распахнутая шинель свисает с плеч, видно, как завязаны на бортах ленточки, прикрепляющие к петлице орден.

С легким удивлением он вновь возвращается к действительности; и он уже знает, кто пойдет на место казни: тот, кто некогда в коротком панцире римского легионера, вероятно, в том же чине фельдфебеля, с круглым щитом на спине и копьем на плече, во многих частях земного шара вел свои когорты на подобного рода казни. Человек с Нижнего Рейна, который отказался от своих местных богов ради Сераписа или Митры и который впоследствии станет молиться новому христианскому богу, вышедшему из Иудеи.

Он видит, как Познанский кладет руку на плечо Бертина и с выражением мольбы на лице говорит ему смешные и странные слова:

— Бертин, — говорит он, — вы писатель. Для вас, для всей вашей будущей жизни этот путь может оказаться решающим. Идите, дружище, посмотрите, куда может привести невиновных человеческая «справедливость». Видели ли вы когда-либо казненного? Ну вот, вам понадобится лет пятьдесят, чтобы переплавить эти впечатления. У меня больше нет сил. В своей жизни я получал уже раз восемь, а может быть, если память мне не изменяет, и все девять, такие уроки по системе наглядного обучения. Я прошу вас как товарища и человека. Что значит для вас этот эпизод? В конечном счете еще одно красочное пятно в картине мира. Вы — литератор, ваша страсть претворяется в слово, в образ, да, да! А я — что остается для меня в мире, когда на моих глазах разверзается пропасть между правом и писанными законами, когда бессилие права вырисовывается отчетливо и ясно, как на картинке в детской хрестоматии? Я человек конченый. Будь я последователен, будь я живой человек, сотворенный господом богом, а не фигура, созданная фантазией одного из ваших коллег, мне оставалось бы только взять веревку или револьвер и положить конец вместе с духовным существованием и физическому. И поэтому я прошу вас — идите вместо меня.

Но Бертин, сжав губы, только отрицательно мотает головой. Своими большими черными глазами он уставился в снег: да, там уже лежит убитый. Он видит, как из его ран сочится кровь. Красная кровь на белом снегу, скрюченное тело, дым от выстрелов. Ему не нужны переживания, которые так стремится навязать ему приятель. Эта картина и без того уже живет в его воображении и будет со всей страстностью, помимо его воли, передана миру, когда настанет для этого пора. И здесь, у сводчатых ворот господина Тамжинского, он переживает в своем сердце все смертельные муки убитого, предсмертную борьбу, раскалывающееся сознание, заглушенный крик умирающего.

Если Бертин теперь, именно в этот момент, — а он так страдает, что в его лице не осталось ни кровинки, — все это объяснит Познанскому, то адвокат поймет его. Но он не в состоянии говорить. Все эти события погружаются в еще недоступные слову душевные глубины, низвергаются в глубокий колодец творческого Я и ждут своего часа. Настанет день — он твердо знает это, — когда он попытается показать на судьбе этого заурядного русского, Папроткина, роковое течение событий, символ эпохи, изобразив его в драме «Сигнал не услышан», драме, уже продуманной от начала до конца.

Лауренц Понт переводит взгляд с одного на другого. Ему хочется встать между ними и положить им на плечи руки, тяжелые руки сына каменщика, архитектора. Но это зрелище показалось бы слишком нелепым писцам и штабным офицерам, которые, должно быть, наблюдают за ними из окон. И он стал выколачивать свою трубку о кованое железо перил — металлические звуки, резкие и звенящие, заставили вздрогнуть обоих споривших. Тогда Понт, улыбаясь, сказал:

— Господа, так как оба осла не могут договориться, то придется идти охапке сена, то есть мне, а если не идти, то поехать верхом. Удовлетворяет ли вас такая замена?

Две пары глаз с облегчением и благодарностью смотрят в большие строгие серые глаза архитектора Понта.

Познанский протягивает руку, кладет ее на плечо Понта и говорит:

— С глубокой благодарностью и истинным уважением — Познанский.

Бертин бурно выражает свою радость словами. Но мысленно, чтобы наказать себя за некоторую трусость, он решает по крайней мере издали, на пути, встретить процессию, в том месте, где круговая дорога, вокруг Мервинска пересекает Базарную улицу, по которой ему придется пройти, чтобы выйти за черту города.

Фельдфебель Понт дружелюбно прерывает приятелей. Ему нужно немедля взглянуть, достаточно ли представительный вид у его гнедого мерина Зейдлица, ибо побежденная сторона, штаб дивизии, должна быть достойно представлена на этом спектакле.