Сполошный колокол - [27]

Ночью Пани разбудила Доната:

— Рыцарь, мне нужна твоя служба!

Донат вскочил с постели. Находившись за день, он уснул в одежде.

— Я готов!

Пани заглянула ему в глаза и вдруг обвила руками, поцеловала. У Доната так сильно закружилась голова, что он сел на кровать. Смешливая Пани на этот раз не рассмеялась. Она прижала к его горящим щекам холодные как лед ладони и, склонившись к нему, сказала очень просто и жалобно:

— Нужно десяти людям отнести письма. Но ради Бога, будь осторожен. Во Пскове так теперь страшно!

Донат хотел было схватить Пани на руки, но не посмел.

— Где письма? Я иду!

Он так весело и громко затопал сапожищами, что Пани испугалась:

— Письма надо передать тайно, чтоб никто не видел тебя у тех людей.

— Я обману всех дьяволов, Пани! Где письма? Куда идти?

Всю ночь Донат, крадучись, пробирался от одного нужного человека к другому. Город спал чутко. Перепуганные обыватели возле кроватей держали топоры.

Донат был ловок. Под утро он вернулся домой. Пани ждала его.

Днем третьего марта в десяти верстах от Пскова, в деревеньке Ордина-Нащокина, в доме его, собрались дворяне и влиятельные посадские люди, у коих Донат побывал с письмами ночью.

— Пора нам, умным людям, — сказал Ордин-Нащокин, — подумать о себе и о тех, кто в разгуле и смуте голову потерял. Если мы любим свой город, как свой дом, пора нам взяться за дело, пока злые, безответные люди не погубили город. Нужно спешно послать в Москву челобитную и челобитчиков и в той челобитной заверить нашего милостивого царя, что все люди псковские, бывшие в воровстве[12], ныне от всякого дурна отстали и живут смирно, блюдя христианский закон. Если мы промедлим, Томилка Слепой со своей буйной братией такую беду навлечет на город, о которой и подумать страшно.

Собравшиеся согласились с Ординым-Нащокиным и просили его посоветовать, что же им делать, дабы отвлечь псковичей от дурна.

— В сотни[13] нужно идти, — сказал Ордин-Нащокин, — найти по три-четыре смирных человека, и пусть они обойдут дворы, каждый в своем сте, уговаривая мелких людей отстать от воровства. Отойдут мелкие люди от вора Томилки, тогда возьмем его голыми руками.

— А людей этих, уговорщиков, — подал мысль Ульян Фадеев, тайный человек Афанасия Лаврентьевича, — нужно выбрать всей сотней. Тогда их слово будет крепким.

— Ну, если вы сумеете в сотнях выборы провести — цены вам нет. Хорошая у тебя голова, Ульян. Давайте сейчас обговорим челобитную, под которой должен подписаться весь Псков, а повезешь ее к царю ты, Ульян. — И ко всем обратился: — Подбивайте своих людей, чтоб на сходе Ульяна кричали. Он не подведет.

И заговорщики принялись составлять челобитную.

Афанасий Лаврентьевич за эти тяжелые дни помолодел. Наконец-то он опять нужен государству! Тонкое дело вершил верный слуга московского царя. У восстания еще крылья не отросли, а ему жилочки уже норовили подрезать.

К вечеру того же дня в псковских сотнях были выборы. По два человека от каждого чина пошли по домам с уговорами. Люди уговорщиков слушали с надеждой: слишком большой шум получился в городе, жить стало страшно. Как оно теперь аукнется? У царя на расправу рука легкая.

Но не во всяком доме уговорщиков встречали поклоном, провожали по чести. Евдокия, дочь умершего товарища Прошки Козы, вышла к ним с топором:

— Чтоб вам и вашему царю пилось и елось, как нам! Чтоб вам и вашему царю ни дна ни покрышки. Пошли вон со двора! — И топор так занесла над головой, словно здоровенный пень расколоть собиралась.

Отшатнулись уговорщики и бежали.

Ульян Фадеев тоже был выбран уговаривать. Попал он в дом хлебника Гаврилы Демидова. Гаврила пек знаменитые хлебы, жил он с матерью, недостатка ни в чем не знал.

Усадил он Ульяна за стол, чарочкой угостил.

— Ну, а теперь сказывай, зачем пришел. Послушаю.

Слушал, не перебивая. Потом встал, шубу надел, шапку, рукавицы:

— Пошли.

— Куда? — испугался Ульян.

— К моим дружкам, к хлебникам. Там сообща мы и решим, чьей стороны держаться.

Обошли они всех хлебников посада и гурьбой вернулись в дом Гаврилы: у него ни бабы, ни детишек, просторно и спокойно.

И вот стоял перед ними Ульян Фадеев, чтобы сказ свой сказать. Страха как не бывало. Свои сидели перед ним: мужи серьезные, работящие, сытые. Ладные ребята, один к одному. Все высокие, что тебе сосновый бор, а широки и кряжисты, как роща дубовая. Такой сядет на коня — и у коня ноги подломятся.

Сказал хлебникам Ульян Фадеев то, что решено было ночью в деревеньке Ордина-Нащокина. Задумались. А потом и заговорили:

— Чего там? Хорошего в том мало: немца по городу волочили, все от дела отстали, из дома в одиночку носа теперь не кажи — ограбят или вовсе прибьют… Повиниться нужно царю, пока не осерчал.

Дошла очередь Гавриле Демидову говорить:

— Все, что вы сказали, истинная правда. Да и гоже ли нам, хлебникам, бунтовать? Наше ремесло мирное.

— Верно! — сказали хлебники.

— А коли верно, так слушайте дальше. Перед нашим ремеслом все люди равны, как равны они перед Богом. Не заношусь, правду говорю. Наше дело Господу угодно: хлебушек и воевода ест, и Томилка Слепой, Федька Емельянов, и самый распоследний нищий. Наше дело — напечь столько хлеба, чтоб на всех хватило.