Сполох и майдан - [4]
— Нѣту, кумъ, вымолвилъ Чумаковъ. Я назадъ не поѣду! Буде атаманствовать.
— Свѣдается старшина, тебя и скрутятъ, да въ правленiе яицкое.
— Небось! Живаго не свезутъ. Нѣту. Надо разсудить паки…
— Повѣщенье объ легiонѣ есть готовое да этимъ однимъ не возьмешь… А еще нѣту ничего! разсуждалъ Чика.
— Деньгами, говорю! вымолвилъ русый.
— Однѣми деньгами, государь, тоже болѣе десятка, аль двухъ не сманишь, замѣтилъ казакъ Овчинниковъ.
— По мнѣ зажги станицу съ угла, да и пусти, что старшинская рука жжетъ, вымолвилъ Лысовъ.
— А форпосты?.. Хоть Кожихаровъ форпостъ для начала? спросилъ Чумаковъ.
— Чтó форпосты? Бударинскiй нашъ, прямо голову кладу, отозвался Чика. Да много-ль тамъ? Двадцать человѣкъ, да одна пушка… Чтожъ это? Съ Яксая треба хоть пять десятковъ казакъ добрыхъ.
— На Бударинскомъ форпостѣ болѣе двадцати казакъ! вымолвилъ Ивановъ, но снова наступило молчанье и никто ему не отвѣтилъ.
— Вотъ что, государь, и вы, атаманы. Обождемъ дня три какiя вѣсти придутъ отъ Ялай-Хана. Коль заручится сотней татаръ, ну и смѣкнемъ тогда. Я еще останусь у Чики. Въ три дня много воды yтeчетъ!.. рѣшилъ Чумаковъ. Русый всталъ, всѣ казаки тоже поднялись и вышли въ другую горницу. Скоро всѣ разлеглись тамъ спать по лавкамъ. Молодой русый, оставшись одинъ, потушилъ огонь, отворилъ окно и выглянулъ, вдыхая вечернiй воздухъ.
Ночь была свѣтлая и тихая, и высоко стояла въ небѣ луна, разливая свѣтъ. Степь, станица, сады и бахчи, все плавало въ таинственной, серебристой синевѣ ночной… Узенькая и извилистая рѣчка ярко-бѣлой тесемкой вилась изъ станицы и уходила въ степь; кой-гдѣ черными пятнами стояли на ней островки камышевые. Затишье чудное опустилось на всю окрестность и надъ всѣмъ сiяла луна. Мимо нея бѣжали маленькiя желтоватыя облачки, изрѣдка набѣгали на нее; тихонько уходила и пряталась она за нихъ, и меркла окрестность… Но вдругъ луна снова выплывала и снова сiяла среди неба… а уходящая тѣнь скользила по хатамъ и садамъ. Словно играла луна съ облаками или съ людьми, то прячась, то выглядывая.
— Изъ за чего? думалъ молодой малый… Жить бы мнѣ тихо и смирно въ уголкѣ своемъ, не затѣвая погибельныхъ подвиговъ, и прошла бы жизнь моя такъ же вотъ, какъ облачки эти проходящiя: пожелала она иного… громче да славнѣе, и сгубитъ, потеряетъ любовника! А если?..
И чудная картина возставала на глазахъ его… Кремль златоглавый… Звонъ колокольный… Толпы несмѣтныя и оглушительные клики. Высоко стоитъ онъ на башнѣ зубчатой и у ногъ его кишитъ этотъ людъ… Они около него, ея рука въ его рукѣ… Она счастлива и любитъ его…
Но что это за огонекъ за этой толпой въ концѣ Кремля? Нѣтъ! то не Кремль… Огонекъ этотъ здѣсь, въ концѣ станицы? Это вѣрно хата старшины… Всѣ окна растворены и освѣщены, черныя фигуры шевелятся подъ ними на улицѣ. Тамъ заупокойная служба… Тамъ лежитъ старый казакъ, измѣной убитый…
— Помереть и тебѣ окаянно середи степи!! Послѣднiя это слова?.. Безсмыслица! Злоба убитаго иль гласъ пророческiй? Нѣтъ, вздоръ! Полно думать объ стариковыхъ словахъ…
Набѣжала снова тучка на луну… Тѣнь опять пошла по станицѣ. Скрыпнула калитка близь окна и шопотъ слышится…
— Твороговъ, пойдемъ со мной. Я къ Грунькѣ, ты къ Манькѣ… хаты рядомъ… И два казака двинулись по улицѣ.
— Обида, луна торчмя торчитъ… хоть бы вѣтеръ ударилъ да заволокъ ее облачищемъ. И видать и слыхать, какъ днемъ!
— Небойсь! Тамъ всѣ Богу молятся. А на зорькѣ… мы…
— Ножъ… Марусенокъ…
— Не въ первой… А то нѣтъ!.. Гораздъ, братъ. И смолкли голоса, удаляясь по слободѣ.
— На свиданье! подумалъ русый. Повсюду ты смотришь, луна… Много-ль свиданiй въ эту ночь на глазахъ то твоихъ?.. Марусенокъ… Огоньки и черныя фигуры… Гораздъ, братъ!.. Помереть и тебѣ окаянно!.. И молодой малый уже дремалъ у окна.
Красный кругъ опустился надъ лохматымъ деревомъ, спрятался за него и сквозитъ вязъ большой, такъ что всѣ вѣточки видно на красномъ пятнѣ… То луна уходитъ за край степи… У храма зарумянилось небо и чернымъ столбомъ перерѣзываетъ колокольня уже алѣющiй небосклонъ. Вѣтерокъ пронесся, вздрогнули вѣтки и листья и перекликаются задорно пѣтухи по всей сонной станицѣ. Скрыпнули гдѣ то ворота и стукнули тяжело. Какая то густая кучка птицъ пронеслась чрезъ улицу, донесся издали топотъ частый по землѣ. Скачетъ кто? Иль можетъ кони казацкiе, ночевавъ въ степи, поскакали гурьбой къ водопою? И вотъ опять все стихло какъ мертвое. Знать еще малость вздремнуть зaхотѣлось станицѣ… Но вотъ, вдругъ, что-то хлестнуло по воздуху, раскатилось во всѣ края и будто дробью посыпало по хатамъ и по степи…
— Это выстрѣлъ!.. думаетъ молодой русый въ просонкахъ.
— Палятъ! Кому палить теперь? думаетъ Чика въ другой горницѣ. Ишь атаманы то, до страшнаго суда рады спать!.. Чика потягивается и зѣваетъ, сладко глядя на спящихъ по скамьямъ. Топотъ слышенъ на улицѣ… Скачетъ кто то… Нѣтъ! то человѣкъ бѣжитъ запыхавшись… къ хатѣ бѣжитъ, вотъ ударился объ калитку… заперта! Здоровымъ кулакомъ треснулъ въ доски казакъ Твороговъ.
— Зарубинъ!..
И снова ударилъ въ ворота и зачастилъ…
— Зарубинъ! Зарубинъ!
— Ори больше! Дурень! тихо отозвался Чика уже на дворѣ. Разбудишь его…
Екатерининская эпоха привлекала и привлекает к себе внимание историков, романистов, художников. В ней особенно ярко и причудливо переплелись характерные черты восемнадцатого столетия – широкие государственные замыслы и фаворитизм, расцвет наук и искусств и придворные интриги. Это было время изуверств Салтычихи и подвигов Румянцева и Суворова, время буйной стихии Пугачёвщины…В том вошли произведения:Bс. H. Иванов – Императрица ФикеП. Н. Краснов – Екатерина ВеликаяЕ. А. Сапиас – Петровские дни.
1705 год от Р.Х. Молодой царь Петр ведет войну, одевает бояр в европейскую одежду, бреет бороды, казнит стрельцов, повышает налоги, оделяет своих ставленников русскими землями… А в многолюдной, торговой, азиатской Астрахани все еще идет седмь тысящ двести тринадцатый год от сотворения мира, здесь уживаются православные и мусульмане, местные и заезжие купцы, здесь торгуют, промышляют, сплетничают, интригуют, влюбляются. Но когда разносится слух, что московские власти запрещают на семь лет церковные свадьбы, а всех девиц православных повелевают отдать за немцев поганых, Астрахань подымает бунт — диковинный, свадебный бунт.
Роман «Владимирские Мономахи» знаменитого во второй половине XIX века писателя Евгения Андреевича Салиаса — один из лучших в его творчестве. Основой романа стала обросшая легендами история основателей Выксунских заводов братьев Баташевых и их потомков, прозванных — за их практически абсолютную власть и огромные богатства — «Владимирскими Мономахами». На этом историческом фоне и разворачивается захватывающая любовно-авантюрная интрига повествования.
«Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сём отношении Екатерина заслуживает удивления потомства.Её великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве».А. С.
Книга знакомит с увлекательными произведениями из сокровищницы русской фантастической прозы XIX столетия.Таинственное, чудесное, романтическое начало присуще включенным в сборник повестям и рассказам А.Погорельского, О.Сомова, В.Одоевского, Н.Вагнера, А.Куприна и др. Высокий художественный уровень, занимательный сюжет, образный язык авторов привлекут внимание не только любителей фантастики, но и тех, кто интересуется историей отечественной литературы в самом широком плане.
Так сложилось, что в XX веке были преданы забвению многие замечательные представители русской литературы. Среди возвращающихся теперь к нам имен — автор захватывающих исторических романов и повестей, не уступавший по популярности «королям» развлекательного жанра — Александру Дюма и Жюлю Верну, любимец читающей России XIX века граф Евгений Салиас. Увлекательный роман «Миллион» наиболее характерно представляет творческое кредо и художественную манеру писателя.
Книга британского писателя и журналиста Р. Уэста знакомит читателя с малоизвестными страницами жизни Иосипа Броз Тито, чья судьба оказалась неразрывно связана с исторической судьбой Югославии и населяющих ее народов. На основе нового фактического материала рассказывается о драматических событиях 1941-1945 годов, конфликте югославского лидера со Сталиным, развитии страны в послевоенные годы и назревании кризиса, вылившегося в кровавую междоусобицу 90-х годов.
На плато Гиза стоят три великие пирамиды фараонов Хуфу, Хафры и Менкаура, наименьшая из них. О чем говорили ее строители, сравнивая ее с двумя старшими сестрами, вспоминая о величии недавно прошедшей эпохи жестокого тирана Хуфу?..
Книга Генриха Эрлиха «Царь Борис, прозваньем Годунов» — литературное расследование из цикла «Хроники грозных царей и смутных времен», написанное по материалам «новой хронологии» А.Т.Фоменко.Крупнейшим деятелем русской истории последней четверти XVI — начала XVII века был, несомненно, Борис Годунов, личность которого по сей день вызывает яростные споры историков и вдохновляет писателей и поэтов. Кем он был? Безвестным телохранителем царя Ивана Грозного, выдвинувшимся на высшие посты в государстве? Хитрым интриганом? Великим честолюбцем, стремящимся к царскому венцу? Хладнокровным убийцей, убирающим всех соперников на пути к трону? Или великим государственным деятелем, поднявшим Россию на невиданную высоту? Человеком, по праву и по закону занявшим царский престол? И что послужило причиной ужасной катастрофы, постигшей и самого царя Бориса, и Россию в последние годы его правления? Да и был ли вообще такой человек, Борис Годунов, или стараниями романовских историков он, подобно Ивану Грозному, «склеен» из нескольких реальных исторических персонажей?На эти и на многие другие вопросы читатель найдет ответы в предлагаемой книге.
Александр Филонов о книге Джона Джея Робинсона «Темницы, Огонь и Мечи».Я всегда считал, что религии подобны людям: пока мы молоды, мы категоричны в своих суждениях, дерзки и готовы драться за них. И только с возрастом приходит умение понимать других и даже высшая форма дерзости – способность увидеть и признать собственные ошибки. Восточные религии, рассуждал я, веротерпимы и миролюбивы, в иудаизме – религии Ветхого Завета – молитва за мир занимает чуть ли не центральное место. И даже христианство – религия Нового Завета – уже пережило двадцать веков и набралось терпимости, но пока было помоложе – шли бесчисленные войны за веру, насильственное обращение язычников (вспомните хотя бы крещение Руси, когда киевлян загоняли в Днепр, чтобы народ принял крещение водой)… Поэтому, думал я, мусульманская религия, как самая молодая, столь воинственна и нетерпима к инакомыслию.
Как детский писатель искоренял преступность, что делать с неверными жёнами, как разогнать толпу, изнурённую сенсорным голодом и многое другое.