Спокойствие не восстановлено - [42]

Гошка, а вместе с ним и все присутствовавшие в церкви с жадностью слушали монотонно-торжественное чтение, ожидая, когда в потоке пышной риторики зазвучат живые, относящиеся к делу слова.

Помянуты были и прошлое, и предшественники нынешнего царя. Ага, вот наконец!

– …дворянство добровольно отказалось от права на личность крепостных людей.

Оживление в толпе. Дворянство? Добровольно? Гм… странное утверждение!

– …крепостные люди получат в свое время полные права свободных сельских обывателей…

Что за притча? Как это: в свое время? А сейчас?! Разве не с сегодняшнего дня даруется воля многострадальному крепостному населению империи?

А священник читает дальше:

– …помещики, сохраняя право собственности на все принадлежащие им земли, предоставляют крестьянам, за установленные повинности, в постоянное пользование усадебную их оседлость… определенное количество полевой земли и угодий.

Стоп! У помещиков сохраняется право собственности на землю, а крестьянам ее – «за установленные повинности»? Неужто опять барщина?!

Священник перекрывает своим зычным голосом поднявшийся шум:

– Пользуясь сим поземельным наделом, крестьяне за сие обязаны исполнять в пользу помещиков определенные в «Положениях» повинности.

Опять повинности? Да что же это за воля такая?!

– …До истечения сего срока крестьянам и дворовым людям пребывать в прежнем повиновении помещикам и беспреклонно исполнять прежние их обязанности… Помещикам сохранять наблюдение за порядком в их имениях, с правом суда и расправы, впредь до образования волостей…

Долго еще читал священник, многое было слишком сложно для мужицкого понимания. Но одно крепко засело в головах – земля-то, как и прежде, помещичья – выкупать ее надо для себя. А на какие такие деньги? И опять окаянные, ненавистные повинности!

Расходились из церкви сумрачные и молчаливые. Всеобщее недоумение выразил пожилой мужик в драном армяке – иного не нашлось даже для торжественного дня:

– Какая же это воля, ежели ее сегодня, в воскресенье, объявили, а завтра, в понедельник, мне обратно идти на барщину? – И убежденно сказал: – Тут есть фальша, по-иному сказать – лжа, не мог царь-батюшка так обидеть и обделить мужика. Не его эти слова!

– Чьи же? – спросили из толпы.

– Догадаться не мудрено: в чью пользу писано, ихние, стало быть, и грамоты.

– Помещики, нешто? – изумились в толпе.

– А то!

Случившийся тут уездный предводитель дворянства господин Молостовов Вадим Владимирович почел необходимым вмешаться:

– Эй, милейший! И «Манифест» и «Положения» подписаны собственной его императорского величества рукой. Напрасно народ смущаешь. За это знаешь что следует? Откуда ты, кстати? И чей?

– Во-во! – ответили в толпе. – Вся ихняя воля тута. Чей ты? Да ничьи мы теперь, господин хороший! Сами по себе. Иль еще не понял?

Уездный предводитель сообразил, что высказался и впрямь не совсем удачно применительно к сегодняшнему – будь оно трижды неладно! – событию. Гошка слышал, как уездный предводитель сказал негромко другому помещику:

– Господи, куда идем? Чем все кончится? И это быдло… – Дальше Гошка не расслышал.

В домике родителей Викентия в тот день собралась молодежь.

– Господа! – Федор Гаврилович, отец Викентия, в смятении ходил по маленькому зальцу. – Я землемер и с полной ответственностью могу утверждать, что все условия «Положений» направлены на одно – откровенный грабеж крестьянина. За землю, на которой сидели его деды и прадеды, которая, несомненно, принадлежит ему так же, как воздух, которым он дышит, с него будут драть деньги. И какие! Я тут подсчитал: каждая десятина земли обойдется ему, в конечном счете, раза в три, а то и четыре дороже ее нынешней стоимости. И грозит растянуться мучительный для него процесс на время прямо-таки неопределенное. А все размежевания, отрезки и прирезки земель – об этом страшно подумать. Я слишком хорошо знаю наших господ помещиков и представляю, какая поднимется вакханалия на этой почве! Поверьте, они сделают все возможное и невозможное, чтобы объегорить мужичка, зажать его так, чтобы он сам пришел на поклон к барину. Нет, господа, это какой-то ужас! Не представляю, как крестьяне примут такую волю.

– А они, – осмелился Гошка вставить свое слово, – похоже, не очень-то и принимают ее…

– То есть? – обернулся Федор Гаврилович.

– Кажется, не верят, что объявленное – от царя.

Гошка рассказал о разговоре возле церкви.

– Совершенно верно, – подтвердил Викентий. – Я сам был свидетелем этой сцены.

– Но это нелепо! – пожал плечами Федор Гаврилович. – И опасно. Ибо неизвестно, куда такое убеждение может привести.

– К бунту, неповиновению властям… – сказал один из молодых людей. – К чему еще?

Очень скоро пришло тревожное известие: бунт в самом Спасском уезде. Вышли из повиновения крестьяне одного из крупнейших помещиков – Мусина-Пушкина.

Никакая сила не могла удержать Викентия дома. Одевшись в простонародное платье, не то приказчиков, не то мастеровых, Викентий с Гошкой отправились пешком, благо расстояние невелико, в село Бездна, где разворачивались основные события.

Повстречался знакомый Викентию управляющий имением здешней помещицы Александры Петровны Ермиловой. Появление в здешних местах и маскарад не одобрил: