Спокойствие - [71]

— У меня были дела в Пеште. Решил навестить вас, — сказал он. Сперва я не узнал его. Точнее, узнал, но было такое ощущение, будто я видел его много лет назад, скажем, в зале ожидания на вокзале, хотя прошло примерно полторы недели.

— Откуда вы узнали мой адрес? — спросил я раздраженно.

— От вас. Я помешал?

— Нет. То есть да. Не сейчас. Я навожу порядок в квартире, — сказал я. Мы озадаченно стояли в дверях.

— Я здесь до вечера. Если хотите, приду позже.

— Лучше сейчас. Только недолго, я опаздываю на встречу, — сказал я и отошел, чтобы он смог войти.

— Я думал, вы наводите порядок.

— Конечно. Только спешно. Но вы садитесь, — сказал я и затолкал его в свою комнату, потому что она еще имела хоть какой-то вид. Он в своей рясе переступил через кучи мусора, остатки мебели и осколки тарелок, и, пока я убирал одежду с кресла, я заметил, что его взгляд на мгновение остановился на матрасе, повешенном на радиатор.

— Случайно пролилась вода из ведра, — сказал я, жалея, что впустил его.

— Со мной тоже случается, — сказал он, и мне ужасно захотелось спросить его, почему он мочится в постель.

— К сожалению, мне нечем угостить вас. У меня сейчас даже супа из пакетика нет.

— Ничего страшного. Я на минутку заскочил, спросить, как вы.

— Хорошо.

— Не стесняйтесь, скажите, если я мешаю. Мне есть чем заняться в ожидании поезда.

— Скажу. А что, вездеход взорвался?

— Нет, но, скорее всего, я еще долго не сяду за руль. В пятницу я вез коробки с гуманитарной помощью, один ребенок прыгнул в грязную лужу, прямо под колеса. Вы сами видели, как они бегают вокруг машины.

— Он умер? — спросил я.

— Слава богу, несчастный отделался переломом таза. Оперировали здесь, в больнице Яноша. Поэтому я приехал в Пешт.

— Но вы же чуть не убили его, — сказал я и увидел панический страх на его лице.

— Да, я чуть не убил его, — сказал он.

— Не сердитесь. Я понимаю, ситуация не из приятных.

— Да уж, не из приятных.

— Думаю, не утешает даже тот факт, что вы везли коробки с гуманитарной помощью. Я сам видел, как они лезут под машину.

— Да, не слишком утешает.

— От себя не убежишь, — сказал я.

— Совершенно верно, — сказал он.

— Знаете, однажды я разговаривал с бывшим машинистом электровоза. Он уволился и стал выращивать вешенки, после того как женщина с двумя детьми бросились к нему под локомотив.

— Вы думаете, я теперь должен выращивать вешенки?

— Нет конечно. Я сказал это только к тому, что подобные ситуации легче переносить, когда ты знаешь, что Господь к тебе благоволит.

— Думаю, тут вы заблуждаетесь. Легче уж в Сибирь. Насколько я знаю, Бог еще никого не освобождал от угрызений совести.

— Конечно, вы абсолютно правы, — сказал я. — Постараюсь отвыкнуть и больше не путать исповедь и рынок.

— Рано или поздно вы поймете, что между исповедью и сочинительством не такая уж большая разница.

— Сочинительство это тоже рынок. Ну не важно, проехали, — сказал я, чтобы хоть как-то закончить разговор. По счастью, на подоконнике я заметил чайник, в котором оставался мамин мятный чай, будто наш чайник был тем самым благословенным рогом изобилия. — Хотите чаю? Он немного постоял, но пить можно, — сказал я и добавил, что вот сахару, увы, нет, и, прежде чем он успел ответить, я налил ему в жестяную красную кружку.

— Спасибо, — сказал он и вытащил из-под рясы пакетик сахару. — В поезде давали к кофе, но его я пью горький. Просто я привык привозить детям. Наверное, с вашей точки зрения это ханжество, но поверьте, сахару они обрадуются больше, чем тисненым изображениям святых.

— Это не ханжество. Подождите, я поищу ложечку. Возможно, еще осталась, — сказал я и пошел на кухню, чтобы отыскать ложечку среди столовых приборов, сваленных кучей в углу. Я пытался убедить себя, что этот человек пришел сюда не случайно. Случайно никто не снимает с полки “Исповедь”. Да, если кому и можно рассказать обо всем этом кошмаре, то это отцу Лазару, приехавшему из глухой провинции. Человеку, который дает покалеченным цыганским детям сахар в пакетиках вместо изображений святых. Я долго не мог найти ложечку и, пока я ковырялся с мельхиоровыми вилками и плохо вымытыми тарелками пытался выстроить причинно-следственную цепь событий. Сначала на голландском текстильном заводе ломается швейный станок, выпускают пятьсот бракованных свитеров, затем отец Лазар принимает во владение бывший особняк Вееров, прежде принадлежавший дружинникам, наконец, маленький Габриел попадает под вездеход, но выживает, и отец Лазар едет в Будапешт. Он приходит навестить меня, звонит в дверь, я думаю, что это Эстер, и открываю. Тут я понял, что все это бред. И еще я понял, что верю в Бога — не в шулера, который играет чужими судьбами и рушит их, точно карточные домики, но в Бога, которому уже пять тысяч лет насрать на все происходящее.

— Вам помочь? — спросил священник, и лишь тогда я заметил, что он стоит у меня за спиной с кружкой в руке.

— Не надо, я уже нашел. Только сполосну, — сказал я. — Лучше вернемся туда, здесь негде сесть.

— Странно, что вы живете в такой пуританской обстановке. Честно говоря, я представлял себе вашу квартиру совершенно по-другому.

— Так сложилось, — сказал я.