Спокойный хаос - [8]

— Я серьезно, звездочка, — шепчу я ей, — может быть, я отлучусь ненадолго покурить в парке — смотри, какая хорошая погода, — или выпить чашечку кофе в баре, но ты можешь считать, что я все время стою здесь, жду, когда ты выйдешь из школы. Даже если ты меня не увидишь, поняла? Я — здесь.

Она снова мне улыбнулась, девочка моя, она снова все поняла. Как приятно сознавать, что наши дети в самом деле понимают нас. Я целую ее в лоб, она чмокает меня в щеку, а потом бежит по коридору вместе с другими детьми, которые оглядываются и машут родителям руками. И она тоже издалека оглядывается и машет мне рукой: и я ей улыбаюсь, жестами даю ей понять, что останусь здесь до полпятого: буду ее ждать. Потом она исчезает на ступеньках лестницы, а я долго еще стою на месте, жду, пока другие родители шумной гурьбой не покинут школьный двор, но уже без меня, чтобы они больше не выказывали мне свою жалость, не предлагали мне выпить вместе кофе. На сегодня хватит.

Когда все родители разъехались, я сдвинулся с места. Никто не решился потревожить меня. Только вахтерша Мария, она наблюдала за мной и видела, как я смотрел в конец пустого коридора, улыбнулась мне материнской улыбкой. И в ее взгляде сквозили жалость и сочувствие. Я машу ей рукой, выхожу на улицу и зажигаю сигарету. Я решил бросить курить в день моей свадьбы и, конечно же, я бы так и сделал, но этот день так и не наступил, и я курю больше прежнего. Включаю мобильник, и дисплей меня информирует, что сейчас восемь часов тридцать девять минут. Смотрю на здание школы, на квадраты окон и спрашиваю себя, где же окно класса, в котором в этом году будет учиться Клаудия. В прошлом году окно было первое на втором этаже. По-летнему ярко светит солнце, окрашивая желтым светом фасады зданий. Дует необычный для миланской погоды ветерок, шевелит листву на деревьях в скверике. Школа на несколько метров возвышается над уровнем проезжей части, приглушенные расстоянием шум моторов и гудки автомобилей кажутся совсем безобидными и почти не беспокоят. Ничего не скажешь, здесь очень хорошо! Слышно даже, как чирикают воробьи.

Иду к машине, нажимаю на брелок дистанционного управления — машина мигает лампочками и отзывается нежным б-и-и-п. Как раз в этот момент мимо нее проходит женщина. Она ведет за руку умственно отсталого ребенка, и случилась странная вещь: мальчик поворачивается к машине — медленно, но для него быстро, потому что он даун, — и вовсю пялит на нее глаза, как если бы этим сигналом и миганием лампочек машина его поприветствовала. Это написано у него на лице, но только я это замечаю, мать мальчика спешит, продолжая тянуть его за руку, она идет вперед и смотрит прямо перед собой, а он идет за ней неохотно, повернув голову в сторону моей машины. Он, очевидно, ждет еще какой-нибудь сигнал, я не могу разочаровать его и снова жму брелок специально для него, а он удовлетворенно улыбается и поворачивается к матери, чтобы рассказать ей об этом, чтобы сообщить ей, что та машина два раза поприветствовала его гудком и сигнальными огнями. Но он очень медлительный, а его мать спешит. Она не слушает его и тянет прочь. Вот они перешли улицу и подошли к подъезду какого-то светлого, современного, достаточно изысканного стиля здания. Прежде чем войти в подъезд, мальчик еще раз оборачивается к моей машине, и снова машина с ним поздоровалась, потому что я нажимаю на брелок в третий раз.

Ну вот. Уже восемь сорок пять. Сажусь в машину, завожу мотор. Сейчас поеду на работу, думаю я, и снова окажусь в офисе после такого странного отпуска; меня встретит моя секретарша, мои друзья и мои недруги, и дамоклов меч слияния, который висит над нашими головами. Со мной будут обращаться по-особенному: с сочувствием и жалостью. Жан-Клод вызовет меня в свой президентский кабинет и будет повторять все те же слова о том, что я не должен ни о чем беспокоиться, что я должен быть рядом со своей дочерью, не спешить с делами, и пригласит меня пообедать с ним в ресторане. И в этот прекрасный осенний день около трех часов пополудни, возможно, там, в ресторане за карпаччо[6] из лаврака, вполне возможно, что именно в тот момент удар и обрушится на мою голову…

Вон уже какой-то тип на «Мегане» хочет занять мое место. Жестами и даже словами, наверное, вполголоса, как обычно говорят с теми, кто не слышит, он спрашивает, уезжаю ли я. Я смотрю на него — уже с девяти утра у него усталый вид. Кто его знает, сколько времени он кружил, разыскивая, где бы припарковать машину. Он включает задние огни, давая понять тем, кто пристроился у него на хвосте, что это место его и что он готов драться с любым, кто осмелится его у него оспаривать.

— Нет, — я опустил стекло в дверце машины, — мне очень жаль, но я остаюсь.

Мужчина крайне разочарован: он был уверен, что я собирался уехать. Он настаивает, полагая, что ослышался, снова задает мне тот же вопрос, но мой ответ на этот раз не оставляет у него никаких сомнений. Я выхожу из машины и закрываю ее. Би-и-п.

— Мне очень жаль, но я только что приехал, — говорю я.

Сейчас у меня неоспоримое преимущество: я вышел из машины и иду пешком, я спокоен, свободен, могу разговаривать с ним сколько мне вздумается, не мешая движению машин; он же, наоборот, заперт внутри и нервничает, разочарован и за его спиной уже вырос маленький, зловонный хвост. Он смотрит на меня, он меня ненавидит, включает скорость и, визжа шинами, уезжает; сзади все еще горят лампочки парковки. В одно мгновение автомобильный хвост рассасывается, и воздух очищается. Я роюсь в кармане, извлекаю оттуда свой мобильник и звоню Аннализе, моей секретарше. Она тоже была на похоронах, плакала. Я ей говорю, что и сегодня утром меня не будет в офисе и прошу переводить мои звонки на мобильник. Она напоминает, что на одиннадцать у меня запланирована встреча и еще одна в полпервого. Я прошу ее перенести обе встречи. Я также прошу ее отправлять факсы на аппарат, который вмонтирован у меня в машине: по крайней мере, он мне пригодится. Мои email я смогу принимать на мобильный, несмотря на то, что эта система WAP