Спокойные времена - [125]

И опять посмотрела туда, через дорогу: никого…

— Нет, нет! — продолжая держать ее пальцы в своих ладонях, покачал он головой. — Не пущу! Никуда!..

— Как это?

— Очень просто! Не отпущу, и все! Не забывай: я милиция! Народная дружина! Гром и молния!

— Я пошла!

— Не пущу, пока вот эту книгу…

Он и вправду вынул из-за пазухи книгу — прямо-таки выхватил, — потертую и без суперобложки, без этой глянцевой бумажки, но очень знакомую; она сообразила, что это последняя книга ее отца.

— Ты бы не отказалась, а? Своему отцу… Может, он сделает надпись… или просто автограф… это будет у нас первый такой экземпляр… Наша бригада…

— Бригада?

— Ну да, электриков-монтажников… Двенадцать человек… Мы договорились собрать общую библиотеку… Узнаем, когда в какой магазин поступят новинки, бежим в очередь и… А потом книги, которые прочли, приносим в бригаду, чтобы другие прочитали. Обсуждаем, каждый высказывает свое мнение… Интересно, знаешь!.. А… когда вот познакомился с тобой… ведь ты дочь Глуосниса… я решил… то есть мы все решили просить тебя, чтобы ты… попросила у отца… сделать нам надпись на книге…

Эма вдруг покраснела и удивленно взглянула на него: вот оно что! Отец! Father! Опять! Мало того, что сегодня она с этой дурацкой метлой… с этими розами, со всей этой сентиментальной бутафорией в английском стиле!.. А этот тип в самом деле полагает, что Эма со своим милым папочкой… гм, с father’oм… душа в душу…

— А вот бы вам… — протянула она, — самим, а? Тебе, например, самому?..

— Мне? Не пойду же я к вам в дом!

— Почему? У нас, в общем-то, ни холеры, ни чумы…

— Брось, не шути!

— В чем же дело? Боишься?

— Да, боюсь… — кивнул он.

Он вроде правда растерян?

— Ты что… серьезно?

— Боюсь, честное слово. В таких семьях я никогда…

— Ха-а! — Эма искренне расхохоталась. И протянула ему назад эту книгу — отцовскую. — Нашел кого бояться… пааапочку…

— А то кого же… Тебя, что ли?

— Меня?

— А в общем… По-моему, я действительно начинаю тебя…

— Ты?.. Славная народная дружина?

— Иронию оставим на потом. Вдруг пригодится.

— Думаешь?

— Надеюсь. Я всегда надеюсь, Эма… Может, тем и примечателен…

Он снова — и достаточно иронично — дернул уголками губ.

— И на что же?.. — Эма не замечала иронии. — Как по-твоему, какое оно будет, это «потом»? И кто может быть уверен, что будет это самое «потом»?!

— Ну, деточка!.. — Гайлюс широко улыбнулся — уже не только губами, а, казалось, всем лицом; это была широкая и добрая улыбка человека, знающего, чего он хочет; Эме нравились такие лица. — А как же иначе? Ведь иначе мы бы никогда из своих допотопных клумп… Если бы, Эма, мы на заводе думали иначе, разве тогда…

— То на заводе, а то…

— Но ведь люди везде есть люди. И ведь нам, Эма, многое дано. Все, что нам нужно… А чего нет, то… надеюсь… будет, да, — все, чего пожелаем!.. Мне двадцать два, а тебе?..

— Сколько-нибудь и мне…

— Ну, не имеет значения… Но ты учти: если я когда-нибудь соберусь с духом… и как-нибудь под вечер к вам… к тебе… и к твоему отцу… Передай ему…

— Прощай! Прощай! Прощай!.. — крикнула Эма. Она опять увидела Чарли: тот, по-прежнему в низко нахлобученном капюшоне, в широченных затрепанных джинсах, поглощенный, казалось, одним лишь собой, сосредоточенно шагал в переулок, где кафе. Но Эма поняла: видел! Чарли, тарабанщик, только что видел ее с «кадром», и посему… — Пока! Чао!.. Ча-ао!..

И чуть не одним прыжком подскочила к затормозившему неподалеку такси (хорошо, хоть валюта была); Гайлюс помахал ей рукой.

— Привет отцу! От всей бригады! — крикнул он вдогонку. — Поздравь с юбилеем! Мы знаем! Ты не сказала, а мы знаем… Жди меня!.. Эма, слышишь: жди!..

И вот она ждет. Здесь, в Лаздинай, куда прикатила на такси (выложила всю сдачу от покупки роз), здесь в ЕГО жилище, у ЕГО окна (ожерелья огней змеились к реке), на ЕГО диване… листает ЕГО журналы… ЕГО… Единорога…

А ЕГО нет… Хотя уже два, три, четыре, хотя и розы в кувшине (те, пааапочкины) уже утратили свою первозданную росистую свежесть и матово-красным пятном чуть высветляют сумрак в углу над журнальным столиком, хотя… А, спать хочется, больше ничего, совсем ничего больше, — слышишь, Единорог: спать. Так долго ждать — ну, час, от силы два, но не целую же ночь… Авария? Хулиганы? Разве можно не приходить так долго! Он же знает, что Эма здесь, что Эма ждет его, — как всегда в последнее время, у нее и ключ есть, — что ей больше некуда податься, особенно среди ночи и особенно сегодня, в такой день (прошу прощения: ночь); ее можно было бы понять, ее, Эму… Мамуля, можно не сомневаться, лежит на своем диване и пьет свои любимые таблеточки, а отец… ее прославленный пааапочка… Каково ему сейчас?.. У этих старцев празднички иногда удаются не хуже, чем у них, у кодлы, — с той лишь разницей, что у тех с финансами получше…

Да какое ей дело сейчас до этого — до их праздников и финансов? ЕГО нет… Кофе остыл, нервы на взводе, розы, которые ты как последняя дурочка приперла сюда и поставила в кувшине на столик (не у отца, нет, нет!), рассеяли свой аромат по всей ЕГО квартире, задрапированной в желтые портьеры, устланной коврами, — где она вроде домработницы, — засела, видите ли, такая-сякая-разэтакая, в сущности никому на свете не нужная Эма, студентка не студентка, бродяжка не бродяжка, человек не человек… для одних —