Спокойной ночи, красавчик - [12]
Точнее, за всех, кроме Кристофера Цукера, вице-президента идиотов в новой компании по разработке приложений, где он зарабатывает достаточно, чтобы потратить полчаса, болтая Сэму о своем слепом обожании Дэвида Фостера Уоллеса[23]. Узкие Джинсы – такое прозвище пришло мне в голову для Кристофера. И вы бы поняли почему, увидев, как он неторопливо выходит из кабинета Сэма в этих нелепых «Дизелях» за триста баксов. Он единственный клиент Сэма мужского пола, и именно такие парни всегда вызывали у меня ненависть. Красавчик с подружкой модельной внешности. Ее зовут Софа, оканчивается на «а». Она чешка и, судя по рассказам Узких Джинсов, безумно горяча в постели. Восточноевропейские девушки, как известно, ведут себя именно так, объяснил он, приписывая это «всему этому коммунистическому угнетению», и мне потребовалась каждая унция сдержанности, чтобы не заорать на него через вентиляцию, напомнив, что Чешская Республика вернулась к либеральной демократии в 1989 году.
Сэм и Мороженая Нэнси некоторое время беседуют. Ее муж говорит, что она слишком строга с Анджелой, но он не в курсе того, каков сегодняшний мир. Затем в кабинете внезапно становится тихо.
– Что-то случилось прошлым вечером, – говорит Нэнси. – Я готовила ужин, и вдруг у меня в голове всплыло это воспоминание. Моя мама, уходящая ночью и оставляющая нас с Джилл одних.
– Сколько вам было? – Спрашивает Сэм.
– Наверное, шесть. Значит, Джилл было три. Я вижу это так ясно. Встав с постели, я обнаружила, что дом пуст, а мамина постель застелена. Я была в ужасе.
– Как вы думаете, где она была?
– Понятия не имею.
Сэм немного подождал. – И как часто это происходило?
– Определенно не раз. – Ее голос напряжен. – На днях я позвонила Джилл и спросила, помнит ли она об этом что-нибудь. Но она не помнит.
– А вы спрашивали свою маму?
– Нет. Боюсь, я все это выдумываю.
– Зачем вам это выдумывать? – переспрашивает Сэм.
– Вы же доктор. Вы мне и скажите.
– Ладно. Вы ничего не выдумываете. Скорее, это переживание, которое вам пришлось тут же подавить, столкнувшись со страхом узнать, что вы и ваша сестра были в доме одни. Как старшая, вы были главной, что усиливало тревогу. Вполне естественно, что в такие травмирующие моменты мозг в каком-то смысле отключается, подавляя память, так что к ней трудно получить доступ.
– Травмирующие? – ее голос звучит еще напряженнее. – Слишком громко звучит.
– Я так не думаю. – Сэм делает паузу, а затем мягко произносит. – Я проработал в области детской психотравмы большую часть своей профессиональной карьеры, и поверьте мне, травма проявляется во многих формах.
Представляю, как он сейчас выглядит. Вольготно устроившись в кресле, скрестив ноги, пальцы домиком сложены у губ.
– Давайте еще немного поговорим о вашем детстве, – тихо предлагает он. – Каково было расти в вашем доме?
Я закрываю глаза. В моем доме? – переспрашиваю я. – Это была катастрофа. Счастье, что мне удалось быстро его покинуть, – Я иногда так делаю, притворяюсь, что это я сижу на диване напротив Сэма и признаюсь ему в том, чего никогда не говорил.
– Мне неприятно это говорить, доктор Статлер, но кое в чем мне пришлось вам соврать.
– Например?
– Например, я не тот самоуверенный человек, которого изображаю, с радостным детством и любящими родителями. На самом деле мои родители ненавидели друг друга, и ни один из них понятия не имел, что со мной делать.
Мне хочется верить, что он бы не рассердился. Вместо этого Сэм предложил бы нам выяснить, почему у меня возникла необходимость лгать, откуда возникло это чувство. После добрых сорока пяти минут обсуждения мы бы пришли к выводу, что я хочу верить в рассказанную мною ложь. По сути, нет ничего, чего мне хотелось бы больше, чем быть частью счастливой семьи, поэтому и выдумалась эта альтернативная реальность.
Не было намеренной лжи. Ведь если кто и способен принять правду о несчастном детстве, так это соавтор статьи «Последствия детской психотравмы и сложность симптоматики на примере выборки из 1653 учеников начальной школы». Эта статья была опубликована в январском номере журнала «Личность и психология» за 2014 год. Но потом мы встретились с Сэмом, и он был таким компетентным и впечатляющим – доктор наук, курирующая должность в больнице Бельвью. Нельзя было говорить ему правду.
– Это было полезно, – говорит Сэм. – Давайте обязательно вернемся к этому на следующей неделе.
Вздрогнув, я открываю глаза и смотрю на часы, стоящие на полу рядом со мной. 10:46. Мы на одну минуту превысили время окончания сеанса Мороженой Нэнси. Меня одолели грезы наяву.
– Это безумие, – говорит Нэнси со смехом, звучащим уже чуть менее замороженно. – Сегодня я пришла, думая, что мне нечего сказать.
– Это мой любимый вид сеансов, – говорит Сэм. – Я знаю, что это нелегко, но вникать в такие вещи очень полезно.
Я слышу, как Сэм провожает ее в приемную, и гадаю, хватит ли у меня когда-нибудь смелости сказать ему правду и, наконец, раскрыть кому-то, кто я.
