Сплошные вопросы (повесть в записках) - [2]

«Завтра в Белоруссию летит литерный борт, и тебя возьмут по личному указанию начальника Главупра. Кстати, зайди в буфет: я сказал, чтобы тебе сверх трёхдневного пайка ещё две банки тушёнки выдали!» Последней фразой главный показал, что сменил официальный тон на дружеский. Потом он взял со стола толстый блокнот в чёрном клеёнчатом переплёте и протянул его мне: «А это тебе лично от меня, чтобы больше и лучше писал. Вопросов нет?» Я ответил, что вопросов нет, хотя вопрос (или ответ?), конечно, у меня вертелся на языке. Хотелось сказать, что наши военкоры торчат на передовой, что они участвуют в боях, что Семён Гудзенко высаживался на Малую Землю с десантом и, заменив убитого командира, вёл моряков в атаку. Что он за это получил звание Героя. И упрекать наших военкоров — совсем несправедливо. А ещё хотелось спросить: это почему главный редактор решил, что мне захочется идти в разведку? Может, он решил, что я соскучился по острым ощущениям и мне надо размяться, прогулявшись за линию фронта? Вспомнилось, как приходилось ползать под колючей проволокой, боясь задеть её, так как немцы навешивали на неё противопехотные мины. Но я остудил своё воображение, решив про себя, что главный, конечно же, прав. Нельзя написать хороший репортаж со слов другого человека. К тому же речь редактора — это последствие накачки, которую он получил в Главупре. И вообще, как мне не стыдно? Мои ребята на фронте. Они и думать не могут, что можно оказаться хотя бы на сутки в Москве, помыться в бане, сходить в кино. Что мне, собственно, поручили? Немного повоевать?

⁂

Сборы, как в песне, были недолги, ибо в кратких перерывах между поездками на фронт я обитал в редакции. (Ночевал, в основном, там же, поскольку жилплощади у меня в Москве не было. Одно время меня по старой памяти пускали ночевать в общежитие родного института, откуда я студентом в сорок первом ушёл на войну. Но оказалось, что ночевать в редакции проще и выгодней.) Мой Сидор (как в войну прозвали солдатский мешок) вместил трёхдневный паёк, фотоаппарат «Лейку», запас фотоплёнки, неожиданно полученный блокнот в чёрном клеёнчатом переплёте, запасные портянки и шерстяной свитер, который даже летом часто бывал кстати. Утром, когда я уже садился в редакционный «Виллис», прибежал помощник дежурного редактора, сунул мне бутылку настоящей московской водки и пакет с чем-то. «Передашь Симонову. Ортенберг лично распорядился! Ну пока!» Я знал уже, что до моего приезда Симонов не уедет (а вдруг «события» начнутся всё-таки!), и меня радовала перспектива провести вечер в разговорах с Константином Михайловичем.

Машина катила на Центральный аэродром, откуда сегодня, как мне сказали, летел «Дуглас» (бортовой номер такой-то) на Третий Белорусский фронт в расположение 11‑й гвардейской армии. Аэродром в населённом пункте Колышки. Оттуда до штаба армии, который находился в деревне Лиозно двадцать километров. Всё это мне знать не полагалось, но тем не менее стало известным из разговора двух офицеров фельдсвязи. Я даже подумал, что полечу с ними, но ошибся. Время моего вылета было неизвестно никому, я думаю даже отцам командирам, ибо не зря в армии родилась поговорка: «Там, где начинается авиация, там кончается порядок». Упомянутая поговорка себя, конечно же, оправдала. Вскоре выяснилось, что «Дуглас» (бортовой номер такой-то, командир экипажа капитан Мазурин) полетит в Колышки не сразу, а с предварительной посадкой у соседей, сто километров южнее, на полевом аэродроме Баево. Я приготовился к процессу ожидания, что при полном отсутствии информации о времени вылета было непростым делом. Собственно, к упомянутому процессу я уже успел немного привыкнуть, хотя первое время для меня это было сущей пыткой. В этот же раз ожидание заняло менее получаса (опять чудо!). Дежурный провёл меня по аэродрому к самолёту, рядом с которым оживлённо разговаривали два лётчика, причём оба по очереди указывали руками на стойку шасси. Дежурный представил меня командиру экипажа, тот козырнул в ответ: «Капитан Мазурин, к вашим услугам»,— и улыбнулся ослепительно белозубой улыбкой (как у киноактёра, подумал я). Группа военных уже сидела в самолёте, за мной сразу же закрыли дверь и… И вот «борт номер такой-то» в воздухе. Надо признаться, что до того, как меня взяли в редакцию «Красной звезды», я на самолётах не летал никогда. Тут же хочется добавить, что, как большинство моих сверстников, ещё будучи саратовским мальчишкой, я мечтал об авиации, мечтал стать лётчиком. Даже подавал заявление в лётную школу, но не прошёл строгую (слишком строгую, на мой взгляд) медкомиссию. Но давняя тяга к небу жила во мне. Поэтому всякий раз, когда приходилось добираться до места назначения воздушным путём, я блаженствовал, глядя, как проплывают мимо причудливые облака, как вращается линия горизонта при кренах самолёта… Я с детской непосредственностью воображал себя за штурвалом в кресле пилота, и даже рёв моторов ласкал мой слух… Но сегодня мы летим в сплошной серой пелене, да и мне не до небесных пейзажей. В мыслях я всё ещё перевариваю разговор с Ортенбегом.