Спендиаров - [15]

«Примите нашу искреннюю благодарность, — пи сала Джульетта Егоровна Мазирова, — за любезное письмо и ноты. Удивительно, что Вы еще юным гимназистом писали такие чудные вещи. Племянница тотчас же разучила романс и теперь поет его очень мило… Вы не можете себе представить, до чего Вы нас избаловали своим обществом и музыкой за эти три дня; первое время нам чего-то недоставало, а звуки Вашего скрипичного романса до сих пор напеваются по целым дням…»

После «тех трех дней» произошло немало перемен. Как Саша и ожидал, встретившись в Петербурге во время воскресной службы в армянской церкви, Варвара Леонидовна и Леня увлеклись друг другом и в скором времени были помолвлены.

В феврале Саша выехал в Москву. «Бесконечно рад, что Саша выдержал трудные экзамены, — писал Леня отцу 12 апреля 1896 года. — Мне сообщили из Москвы, что он страшно зубрит и никуда не выходит. Дай бог, чтобы он хорошо окончил…»

Но на последнем экзамене Саша провалился. Это было ударом не только для Афанасия Авксентьевича, но и для «будущего присяжного поверенного», мечтавшего с окончанием университета расквитаться и с юридическими науками.

Сдача государственных экзаменов откладывалась на целый год. Мог ли он связывать с нею долгожданную встречу с Римским-Корсаковым? Решение пришло неожиданно и бесповоротно. Не дав себе отдохнуть и успокоиться, ни с кем не посоветовавшись и даже не простившись, Саша в том же месяце отправился в Петербург.

Мечта осуществилась

В день его приезда лил дождь. Блестело все: мостовые, кузова пролеток, тротуары, зонтики. Нева и строения на ее берегах были окутаны серым туманом.

Оставив вещи у сестры Лизы, Саша в то же утро отправился к Иоаннесу Романовичу Налбандяну.

«Он явился ко мне без всякого предупреждения, — рассказывал через много лет Иоаннес Романович. — Волновался он, помню, ужасно. Он спросил меня: «Знаком ли ты с Римским-Корсаковым?» — Да как же я мог быть незнаком с ним, если я уже преподавал в то время в консерватории! — «Не можешь ли ты узнать… Умоляю, поговори с ним… Я хочу у него учиться!»

Я встретился с Римским-Корсаковым на следующий же день. Это было в консерватории, на третьем этаже. Обыкновенно в перерывах между занятиями Римский-Корсаков, Лядов, Лавровский и Глазунов пили чай в кабинете инспектора консерватории Абрамычева.

Я передал Николаю Андреевичу Сашину просьбу. «Приехал очень талантливый юноша, — сказал я ему. — Он жаждет, чтобы вы его выслушали, жаждет брать у вас уроки!» Римский-Корсаков к словам моим отнесся весьма благосклонно.

Он назначил день и час, и вот мы поехали. Помню, это было днем. Николай Андреевич вышел к нам в переднюю. Надо было видеть Сашино лицо, когда он подходил к нему! Столько благоговения! Я любовался тем, что он мог так чувствовать…»

«Мечты мои осуществились, — пишет Спендиаров в своей автобиографии. — В большом волнении в апреле 1896 года я предстал перед Николаем Андреевичем с кипой моих работ…»

Композитор ввел его в гостиную, где имел обыкновение заниматься с учениками. Там пахло лавром от недавно поднесенных венков и сиренью — любимыми цветами Николая Андреевича. Над роялем, возле которого они уселись, висели портреты Глинки, Гайдна, Бетховена…

Обросшее седеющей бородой лицо Римского-Корсакова с бледными скулами и еле различимыми сквозь стекла очков глазами казалось суровым и недоступным. Терпеливо выслушав порывистые речи молодого Спендиарова, он предложил ему оставить свои работы для просмотра.

В последующие дни Саша пережил все муки ожидания. Как было условлено с композитором, он пришел за ответом 10 мая. Николая Андреевича не оказалось дома. Спендиарову передали визитную карточку, исписанную мелким неразборчивым почерком: «Николай Андреевич Римский-Корсаков, — прочел он на карточке, — просмотрев сочинения г-на Спендиарова, пришел к заключению, что у него есть несомненные способности и стремление к правильности и что заниматься ему следует непременно. Конечные результаты предсказывать всегда опасно, но все данные для серьезных занятий композицией есть. Он очень извиняется, что не может быть дома, так как должен был уехать для осмотра дачи».

Тут же в передней со Спендиаровым произошла метаморфоза. Всегда крайне скромный, не терпящий похвал, он вдруг почувствовал неудержимое желание говорить о себе, о полученном им праве всецело отдаться творчеству.

Он побежал к Налбандяну, к родственникам.

«Николай Андреевич признал у меня наличие всех данных для посвящения себя самым серьезным занятиям композицией, — записал он впоследствии в автобиографии, — и выразил согласие стать моим учителем. Великую радость и несказанное удовлетворение испытал я и только с тех пор уверовал в свои силы…»

Саша задержался в столице до середины июня. Часами бродил он с Налбандяном по набережной, возбужденно говоря о музыке. «Они заходили и к нам с Женей, — рассказывал Брунс. — Мы жили то время на Невском, недалеко от Гостиного двора. Помню, белые ночи были… Они играли «Чаконну» Баха и скрипичный концерт Мендельсона. Окно нашей гостиной выходило в таинственно освещенный сад. Не зажигая лампы, они музицировали до утра…»