Спецпохороны в полночь: Записки "печальных дел мастера" - [33]

Но однажды мне позвонила вдова писателя Владимира Лидина и, смущаясь, поведала:

— Лев Наумович, у меня большое горе…

— Ну, конечно, я понимаю вас… Ушел из жизни ваш самый близкий человек… — отвечаю сочувственно.

— Это да, конечно, — отзывается женщина. — Но я сейчас о другом. Обокрали моих гостей, что были на поминках…

— Что же забрали?..

— Много. Дубленки, шубы, ювелирные изделия, деньги.

— Кого же вы подозреваете?

— Мои гости уверены, что это сделал, простите, Лев Наумович, но… ваш фотограф…

— Да не может быть! — отвечаю вполне искренне. — Он же часто приходит в ЦДЛ, я знаю, как его зовут… Миша… И на поминках он бывает, и никто никаких претензий…

Вроде бы, убедительно? И не сразу я сообразил, что этого Мишу как бы "привязывают" ко мне и, если он вор… то есть мой подручный — вор, то кто же тогда я сам?

Верно, до сих пор никаких жалоб на него не было. Ну ходил и ходил на поминки… А что если и там что-то пропадало, а люди стеснялись заявлять? Или просто махнули рукой — ну исчезло и ладно, не до того в горький час…

Решил я сам выяснить, хоть и с немалым запозданием, кто же этот Миша, откуда взялся… И выяснил, что никогда этот молодой человек никаких снимков не давал родственникам усопших, он только делал вид, что снимал, щелкал аппаратом вхолостую…

А дальше? Надо искать. Разумеется, в ЦДЛ он не появляется больше. Где же? Москва большая…

И, все-таки, я его нашел. Возле больницы, откуда должен был везти покойного… От неожиданности Миша оторопел. Я подошел к нему и потребовал:

— Твои документы.

Вынимает из кармана пачку каких-то бумажек, я гляжу на эти бумажки, ничего не понимая, а он уже отскочил от меня и помчался прочь…

А надо сказать, что сыск свой я вел не от изобилия свободного времени, и не сказать, чтоб совсем добровольно. Меня уже вызывали на Петровку, 38, в уголовный розыск, как вы догадываетесь. И там намекнули довольно прозрачно, что "есть мнение" о моей с Мишей "дружбе" и единомыслии. Стало быть, весьма кстати для меня лично сыскать Мишу, а, сыскав, заявить на Петровку…

Думаете, я в те дни много смеялся? Или безмятежно отдыхал на лоне природы?

Спас меня сам Миша, его, конечно, не совсем нормальная самоуверенность. Приезжаю я как-то в Донской крематорий по обычной прискорбной причине, жду, когда свершится соответствующий обряд. И, видимо, выглядел я весьма жалко, убого, если ко мне подошла знакомая девушка, администратор ритуального зала, и спросила сочувственно:

— Что с вами, Лев Наумович? Что случилось?

Я ей рассказал. И она улыбнулась, как царевна-лягушка в известной сказке, которая все может, любое твое желание выполнит.

— Не переживайте, — шевелит милыми крашеными губками, — я знаю этого Мишу. Он ведь не одних писателей "провожает в последний путь", но и художников, академиков, врачей… И наверняка прибивается к чужим поминкам. Я его недавно тут видела.

— Валечка! — взмолился я. — Как только встретишь его — немедленно звони вот по этому телефону! Ты спасешь меня! Я же там на подозрении!

— Спасу, Лев Наумович, — отвечает. — Ах, он аферист проклятый!

И она свое обещание выполнила… Когда к этому "Мише" пришли с обыском — много дорогих и редких вещей увидели. Он не успел их продать. Так что все украденное было возвращено владельцам, и моя честь спасена. А ведь немало, целых два года длилась эта история…

ОНА И ОНИ

Эта история достоверна, хотя многим покажется очень и очень странной. Даже дикой. А кто-то вовсе не поверит, что так было и — не прошло…

Воспитанные на стереотипах представлений, когда все, вроде, должны быть непременно похожи друг на друга и совершать, стало быть, "одинакие" поступки, мы часто с огромным трудом начинаем догадываться о том, что мир весьма разнообразен и нельзя его при всем хотении представлять, как нечто, обязанное существовать в полном согласии с нашими схематичными, ограниченными представлениями.

Скажите на милость, ну кто нынче не уверяет, будто "всё рухнуло", никаких прочных уз между людьми не существует, а любовь — это только в романах. В яви же — голый секс, "гимнастические" упражнения по влечению, в силу обстоятельств и вообще по случаю…

Есть и расхожие представления о писателях и поэтах: мол, все они, как правило, то и дело влюбляются, "разлюбляются" и никакой морали для них не существует.

Есть те, которые легко влюбляются-разлюбляются? Разумеется! Но не только среди творческих работников… И среди шахтеров, парикмахеров, линейных рабочих, трактористов… И для тех, и для других закон един: "Любовь зла — полюбишь и козла". А когда-то, в двадцатых, веселые люди пели с эстрады под одобрительный смех зала:

Любовь не картошка,

Не бросишь в окошко,

Она всех собою манит,

Потом наслажденье,

Потом поясница болит…

Долго-долго наши заурядреалисты среди "инженеров человеческих душ" упрощали в угоду командно-бюрократической пирамиде человека со всеми его стремлениями, горестями, обидами. Шел он по непритязательному разряду "простой советский…". То есть ему дается команда выполнить-перевыполнить очередной план — он, значит, тотчас, забыв про все и всех, бросается, хватается за нужную рукоять и, счастливо смеясь в объектив фотокора, "реализует свои неисчислимые внутренние ресурсы" "во имя окончательного торжества наших великих идей".