Спецназ обиды не прощает - [65]

— Алжир, — сказал польщенный старик. — Переходи ко мне. Бросай своих аферистов. Что ты забыл в России? Климат ужасный, дороги разбитые, кругом беспредел…

— Одну минутку, — сказал Зубов. — Чингиз Тимурович, я вас вижу первый раз в жизни, вы меня тоже. Вы даже не знаете, кто я, как меня зовут, что я умею делать…

— Чтобы узнать вино, не надо пить бочку, один глоток достаточно, — усмехнулся старик.

Зубов вспомнил, что собирался уходить на дно. Похоже, что это уже произошло. Еще один шаг, и он окажется на такой глубине, где его не найдет никакая «Мурена». Изменится ли при этом его жизнь? Ненамного. За последние годы он привык служить хозяину. Смена хозяина вряд ли изменит его жизнь.

А как же Марина?

А как же Ромка?

— Я подумаю, — сказал он.

— Ты где застрял, что копаешься! — белобрысый ворвался в кладовую, но увидев Чингиза, сменил тональность. — Рамазан, ехать надо. Кури, кури, я тебя в автобусе подожду.

— Был у меня знакомый, — сказал Чингиз, когда русский исчез. — Тоже Рамазан. Рамиз по-нашему. Как сын родной был мне. Цирроз печени. Сгорел за два месяца. Ты не пьешь, Рамазан?

— Могу не пить, — сказал Зубов.

— Ай молодец, сынок, — засмеялся Чингиз. — Жена, дети есть?

— Нет.

— Конечно, нет, — кивнул Чингиз. — У тебя никого нет. Эти аферисты специально ищут таких ребят, как ты. У них в каждом городе такие ребята есть. Когда надо, собирают на дело, используют, потом все разбегаются.

— Удобная система, — сказал Зубов.

— Моя система лучше. У меня ты не будешь как шакал бегать. Будешь как человек жить. Никакой контрак-монтрак не надо. Просто живи в моем доме, немножко помогай, немножко охраняй. Когда я поеду, поедешь со мной. Ты русский?

— Да.

— У меня в доме все по-русски говорят. Тебя никто обижать не будет. Женщину хорошую тебе дам. Хочешь, русскую, хочешь, армянку, какую хочешь. Сейчас ничего не говори. Думай, завтра скажешь. А эти аферисты тебя используют, потом выкинут, как мусор. Я их знаю. Это не люди.

— Почему?

— Потому что люди свою нацию уважают. Других тоже уважают, но своя нация на первом месте. А эти аферисты от своей нации отказались. Вот ты — нормальный человек. Я тоже нормальный человек. Ты русский, я азербайджанец. А Миша этот, Шалаков, белая голова, он не русский и не азербайджанец. Он знаешь кто? Туран.

— Я про таких и не слышал, — сказал Зубов.

— Правильно делал, что не слышал, — сказал Чингиз. — Такой нации нет. Это типа партийная организация. Они знаешь, что придумали? У кого в языке тюркские слова есть, это все туранцы.

— Туранцы? Значит, турецкие иранцы, что ли?

— Не иранцы, а засранцы, — сказал Чингиз, и первым расхохотался, подставляя Зубову ладонь.

Зубов пожал сухую твердую ладонь, но Чингиз выдернул руку и объяснил:

— Когда у нас говорят какую-нибудь смешную вещь, и руку вот так делают, надо просто хлопнуть по ней и все. Типа «я тебя понял, брат».

Он снова подставил ладонь, и Зубов по ней хлопнул.

— Вот так, — удовлетворенно сказал Чингиз, тяжело слезая со стола. — Ты меня понял, я тебя понял.

— Я только не понял, — сказал Зубов, — какой смысл записываться в эти туранцы? Какая тут выгода?

— Наверно, есть выгода. Они все — шестерки. А шестерки любят работать в большой команде. Чтобы их было много. Вот ты один, их четыре. Ты справился. А если их четырнадцать, тогда что? А если сорок, тогда? Наверно, такая выгода. Ладно. Забирай игрушки и иди к своим аферистам. Завтра поговорим.

Они перешли в комнату со стеклянными столами. «Стечкины», «узи» и четыре коварно припрятанных ТТ лежали под марлей, как медицинские инструменты.

— Ай, аферисты, сукины дети, — покачал седой гривой Чингиз. — Конкретно им сказал, разбирайтесь без оружия. Будь проклят тот день, когда я пустил их сюда.

— Удивляюсь я, — сказал Зубов, укладывая в сумку чужое оружие. — Какие могут быть дела у такого человека, как вы, с такими уродами?

— Откуда ты знаешь, какой я человек? — спросил старик.

— Один глоток достаточно…

— Дела разные бывают, — сказал Чингиз, поудобнее устраиваясь в своем кресле и снова закуривая. — Я что, виноват, если какая-то шпана на моей земле устроила свою хазу? Раньше легче было. Все друг другу помогали, советовались. Этот вайнах дикий что, не мог у меня сначала спросить? Дядя Чингиз, у меня дома ситуация нестабильная, можно у тебя мои вещи полежат? Я что, без понятия? Нет, все сами решили. А теперь война из-за этих чемоданов. Мне войны не надо. Целоваться с туранами-баранами я тоже не буду, но они по-человечески попросили, культурно. Дядя Чингиз, люди говорят, что наши чемоданы видели где-то в твоем городе. Разберись, пожалуйста. Это уже другой разговор. А то, что они меня вербовать начали, это потому что аферисты.

— Вас? Вербовать?

— Клянусь, конкретно вербовали. Даже бумажку давали подписывать. Рекламщики, да. Такие они хорошие, половина мед, половина сахар. Мюсюльмане бедные, несчастные, только тураны-бараны их защищают. Наши школы все ерунда, дети пускай в медресе ходят. Я им сразу сказал: мозги полоскать не надо. Если ваш медресе такой хороший, почему ваши инженеры всю жизнь у нас учились? А насчет аллаха тоже самое. Пока я живой, мне мулла не нужен. Тем более турецкий. Мы «шийя», шииты, а они сунниты.