Спецназ обиды не прощает - [20]

Ромке было легче — убедившись, что «никакого дома больше нет», он имел возможность вернуться туда, где теперь было его место. После первой командировки он послонялся по общаге, погонял личный состав в учебке, да и напросился на вторую. Офицеров с опытом брали в спецназ охотно, работы было много. А вот куда девались на гражданке его отслужившие солдаты-срочники, он не знал. Были среди них и молдаване с хохлами, и абхазы с грузинами, были и чеченцы. Сейчас наверняка все они при деле. Если до сих пор живы.

А потом он и сам оказался на гражданке. Старые друзья поначалу звали его к себе. Кто в менты, кто в охрану, кто в бизнес. И даже в дворницком отделе кадров не раз ловил его некий работник военкомата, предлагая очень выгодное дельце — командировку на юг. Ромка улыбался, разводил руками и отвечал, что очень занят.

Он уже знал, что лучше держаться подальше от людей. Люди оскорбляли его одним своим благодушным видом. Он не мог им простить их суеты, их погони за шмотками. Конечно, это было несправедливо. Люди не виноваты в том, что веселились, когда он хоронил друзей. Каждую минуту кто-то гибнет, кто-то страдает — так что же теперь, всем надеть траур? Ромка понимал, что несправедлив к людям, но ничего не мог с собой поделать. Изо всех сил он старался сдерживаться. Но примерно раз в полгода обязательно срывался. То позволит подвыпившим юнцам напасть на себя, прикинувшись чуркой узкоглазым. То засунет в мусорный бак какого-нибудь крутого в малиновом пиджаке…

Ромка и в дворники-то пошел, чтобы поменьше сталкиваться с людьми. Прибрал с утра пораньше, до первых пешеходов — и свободен. Рисуй себе на здоровье. Только один раз на работе ему пришлось столкнуться с людьми, и то не из-за себя. Как-то прошлой зимой бежал он в барак, уже отстрелявшись на своем участке. Новенькая дворничиха, девчонка в запотевших очках, неловко тюкала ломиком по наледи, а рядом стояла парочка алкашей (муж и жена) с дворнягой на веревке. Проходя мимо, Ромка услышал, что речь идет о защите прав животных. «Срет, и будет срать, — визжала алкашка, — а ты подбирай, мы тебе за это деньги плотим!» Собака завелась, подражая хозяевам, и цапнула дворничиху за сапог. Та поскользнулась на осколках льда и упала. Алкаши радостно захохотали, и Ромка на какое-то время ослеп и оглох от ярости. Когда он очнулся, дворничиха соскребала собачьи мозги со стены дома. Алкаш тихо скулил из-под неподъемной крышки канализационного люка, а его жена сучила ногами, подвешенная за шкирку на крепление водосточной трубы.

Такие срывы, он знал, случались со всеми, кто воевал. Особенно тяжело приходилось ребятам, которых бросили в мирную жизнь безо всякой подготовки. Еще вчера он поливал из пулемета кишлаки вдоль трассы Вывода, еще вчера ему вдогонку стреляли духи, а сегодня он стоит в толпе перед авиакассой и те же самые духи предлагают ему билеты по двойной, тройной цене…

У Ромки все-таки получился более плавный переход. После настоящей войны, с «засадными действиями», с потерями и наградами, наступила война казарменная, в Кабуле. А потом, после недолгой передышки, им дали снова повоевать, направив в Баку. Воевать там, правда, было не с кем. Войска, кроша мирняк,[4] ворвались в город, когда погромы уже закончились. Кто-то стрелял по ним с крыш, слишком метко для мирных граждан. Спецназ полазил по чердакам, пытаясь отловить снайперов, постоял в оцеплении, да и отправился на родную базу в далеком и безмятежном Вильянди. А там у Ромки еще было время, чтобы, мучаясь неопределенностью и ожидая расформирования, постепенно выгонять из себя гарь и грохот войны.

Больше других повезло Графу. Он остался в войсках и продолжал заниматься привычным делом.

Кот, как он сам рассказывал Ромке, на гражданке поначалу изрядно пил, потом подшился и пошел в таксисты. Но там его преследовало неотвязное желание разогнаться на Кировском мосту и резко вывернуть руль, чтобы пробить ограждение и спикировать в Неву. Он ушел в охранники, потом встретил Вадима, и вдвоем они смогли организовать свое дело. Если и были у Кота какие-то срывы, то они имели вид обычных запоев.

Маузер оказался самым стойким из них. И, похоже, устроился лучше всех. Правда, как и они, до сих пор оставался одиноким. Его стойкости и самообладания хватало на то, чтобы никого не прибить, но не хватало на создание семьи. А когда Ромка побывал на его «даче», стало понятно, что Степан Зубов только в городе такой мирный. Засохшая береза в чаще была нашпигована пулями. Выбираясь за город, Маузер только тем и занимался, что стрелял из всех стволов своей коллекции, а потом с упоением чистил оружие. И большую часть своих нетрудовых доходов он изводил на патроны.

Ромка лечился другим способом, более дешевым. Он умел рисовать. Наверно, он ошибся, поступая в военное училище. Он думал тогда, что можно заниматься чем угодно, а рисовать в свободное время. Оказалось, что если ты рисуешь, то свободного времени не остается.

Чтобы черным карандашом нарисовать белый кувшин на белой скатерти, нужно забыть обо всем. Чтобы заточенным резцом превратить кусок дерева в чутко спящего пса, нужно забыть обо всем. Работа заставляла забыть обо всем, и только это спасало его до сих пор.