Спастись ещё возможно - [16]

— Послушай, сержант, — спросил он Кабана, — а ты к мертвецам как относишься?

— Я, слава Богу, к мертвецам пока не отношусь, — раздраженно ответил тот.

— Я не в том смысле, — усмехнулся Прямой, — Например, если ночью к тебе придет и встанет возле кровати, что будешь делать? На допрос потянешь?

— Может и потяну. Не знаю еще, не доводилось пока встречать. А что это тебя так мучит? Что, приходят? Видно много у тебя блох за шкурой. В церковь зайди, Сергей Григорьевич.

— А ты как думаешь, поможет? — поинтересовался Прямой.

— Думаю да, — замялся Кабан, — но это не простой вопрос. Свечи поставить, к иконам приложиться, в ящик кое-чего положить — это все делают, как же нам, русским, иначе? Но этого маловато будет, чтобы помогло. Надо и еще кое-что. Предки наши хорошо это знали, по крайней мере, мои. Православными они были. А мы теперь кто? Мы все невесть кто! “Кисель” и ему подобные брызжут слюной. Не нравятся им наше исконное, православное. Подавай им чужое, заморское: пусть плодятся сектанты, как черви грызут тело России. Чем хуже, тем лучше.

— Да ты, братан, политик, а не сержант. Патриот! Хвалю. Мы, кстати, тоже — это без фуфла. И в храм ходим, и свечи ставим, и русскими себя считаем. Отпеваем своих. Знаешь храм Александра Невского? Вот там и отпеваем. На могилах иконы делаем, не скупимся. Кресты носим. Есть у тебя крест, Сержант?

— Есть. Не такой, как у вашей братии, по наследству перешел. А про свое “рыжево” можешь не хвастать, оно на полочке в кухне. Потом получишь. Но зачем тебе так много золота?

— Для уважения.

— То-то. Все у вас показуха. Настоящего-то и нет ничего. И похороны ваши, с кавалькадами “Мерседесов”, и монументы гранитные. Видел я настоящих ребят. Никто им не ставил монументов. Просто так безвестно сгинули, без высоких слов, без рисовки. Не просто, конечно — за Родину. Кто-то может быть и не поверит, что это еще возможно — Родину свою так любить. Не за деньги, а за то, что Родина! Смешно? Но есть! Хотя… где тебе знать...

Кабан отвернулся к стенке и засопел.

— А тебе, умник-сержант, известно, что с мертвыми в земле происходит? — спросил вдруг рассердившийся Прямой. Отчего-то обидели его последние слова сержанта. Он с минуту ждал ответа, но Кабан все молчал, и Прямой продолжил зловещим шепотом: — Они начинают дуться и пухнуть, наполняясь тухлой гнилью; и чем больше тело, тем, естественно, сильнее они пухнут и дуются. Говорят, год-полтора мертвяк может вот так дуться, а потом, пух-х-х, — Прямой свернул губы трубочкой и выпустил воздух, — потом он лопается, как гнилой пузырь, и начинает течь. У тебя большое тело, сержант. То-то от тебя хлобыстнет! Как из бочки!..

* * *

Ночью он вдруг проснулся от шума голосов: в комнате негромко разговаривали несколько человек. Он пошевелился и с удивлением обнаружил, что рука свободна: кто-то незаметно освободил его от браслетов. Стараясь не шуметь, он повернул голову. За столом, рядом с Кабаном, сидели трое незнакомцев: спиной к нему широкоплечий мужчина в странной, будто из металлических пластин, одежде; рядом, с левой стороны стола — еще один с длинными русыми волосами и бородой по грудь, одетый в такой же металлический панцирь и длинную, до пола, рубаху. А через стол, лицом к его кровати — седобородый старец, похожий видом на монаха. На столе горела то ли маленькая лампадка, то ли свеча, и в ее слабом колеблющемся свете лица беседующих выглядели как-то странно, как в плохого качества видеофильме, так что определенно никого невозможно было рассмотреть. Даже Кабан скорее угадывался, чем был виден, и тоже, кстати, в какой-то странной, не обычной своей одежде. Все приумолкли, говорил старец, тихо, но вразумительно и весомо:

— И сказал преподобный князю: “Подобает ти, господине, пещися о врученном от Бога христоименитом стаде. Иди противу безбожных, и с Божией помощию ты победиши”. И дал ему преподобный пособников из своих монахов, инока Пересвета и инока Родиона. — При этих словах старец почему-то кивнул на двух, сидящих рядом с Кабаном, мужчин и те чуть заметно кивнули в ответ. А старец продолжал: — Победил Великий княже... Победил брат Пересвет могучего Темир-мурзу, победил брат Родион и Господь упокоил их в селениях праведных Своих...

— А что здесь? — сказал вдруг сидящий спиной. — Отовсюду страх, отовсюду боязнь, подозрение, опасность и печаль. Нет истины, нет верности. Умалишася истина от сынов человеческих. Воистину — весь мир во зле лежит!

— Воистину! — поддержал русобородый. — Чего искать в мире сем доброго? Суета суетствий и всяческая суета. Побежим, идеже есть всех веселящихся жилище. К Тебе, Господи, возведох очи мои, Живущему на небеси...

Прямой перестал понимать, о чем идет речь. Тем временем старец, явно обращаясь к Кабану, сказал:

— И ты, брате Романе, напитайся благим примером от сродника своего, также прежде человека мирскаго— Романа боярина. Имей же Господа в сердце и во устах, и Господь исправит пути твои и даст ти ум идти право и зрети истину. Приими благословение, брате...

Кабан встал, подперев потолок, и Прямой отметил, что одет он, действительно, странно: в длинную, до колен рубаху, широкие штаны, заправленные в коротенькие желтые сапожки с острыми носами. Но самое удивительное: Кабан был при окладистой русой бороде — такую растить месяца два-три, не меньше. Он повернулся к старцу и, склонив голову, сложил огромные свои ладони ковшом, а старец перекрестил его, пригнул к себе за богатырские плечи и поцеловал в лоб. Тут Прямой отметил еще одну странность: комната была наполнена каким-то совсем необычным золотым светом, явно не от свечи, и, тем более, не от ночника. Ему пришлось повернуть голову назад, чтобы разглядеть, что странный свет исходит от висящей в углу иконы Николая Чудотворца. Теперь икона стала золотой и сияла, как маленькое солнышко, испуская необыкновенные лучи. Что-то во всем этом было не так. “Это сон? — вдруг догадался Прямой. Сон?” Он попробовал встряхнуться, чтобы проснуться, но вместо этого заметил, что все четверо мужчин внимательно смотрят на него, а старец при этом крестит его и что-то шепчет.