«Спасская красавица». 14 лет агронома Кузнецова в ГУЛАГе - [6]

Мой сон был недолгим. Вскоре я услышал звук отпираемого замка, в комнату вошел дежурный и объявил, что я должен быстро одеться, собрать свои вещи и выйти.

Я быстро встал, оделся, взял вещи, и дежурный вывел меня во двор.

Во дворе было еще темно, кругом глубокая тишина, с непривычки было жутко.

В стороне стоял воронок[15]. Дверь воронка открыли, и мне предложили войти. Я вошел в воронок и почувствовал, что здесь я не один, но кто здесь еще, я не знал, а спросить не решился. Перед посадкой мне сказали, чтобы я в воронке ни с кем разговоров не вел.

5. В Лефортовской тюрьме

Примерно около шести часов утра меня привезли в Лефортовскую тюрьму[16].

Ввели в бокс, произвели тщательный обыск, заглядывая в верхние и нижние телесные отверстия, да еще с приседанием; а потом отправили в душевую; после принятия душа привели в камеру и водворили на временное место жительства.

В камере стояли три кровати, две уже были заняты, а третья предназначалась мне.

Так как подъема еще не было, дежурный мне предложил разобрать кровать и лечь, что я и сделал.

Постель была чистая, на ней были две простыни, подушка с чистой наволочкой, одеяло. Причем во время сна одеялом накрываться разрешалось лишь до подбородка, голова должна была быть открыта.

Не прошло и получаса, как объявили подъем. Мы встали, заправили постели, протерли тряпками панель, которая была выкрашена масляной краской, цементный пол, оправились и умылись здесь же, в камере, где стоял стульчак и раковина для умывания.

Прошла поверка, нам предложили завтрак: хлеб, кашу, чай с сахаром. Позавтракали.

Во время завтрака я познакомился со своими камерными товарищами: один из них был студент Московской консерватории, арестованный за какие-то анекдоты; другой – поляк, нелегально перешедший польско-советскую границу.

Тот и другой здесь содержались уже примерно по 2,5–3 месяца, так что до некоторой степени им уже были знакомы местные тюремные порядки…

Впоследствии они меня проинформировали, как у них ведется следствие, как к ним применяют те или иные физические воздействия, и пояснили: чтобы избежать физических воздействий со стороны следствия и сохранить себя и свою жизнь, надо во всем соглашаться со следователем и безоговорочно подписывать протоколы, составленные им.

Для меня, советского человека, не искушенного еще тюремной жизнью, не знавшего всех «прелестей» ведения следствия, все это было большой новостью.

В моей голове не укладывалось, как это можно, чтобы советский человек, да еще член партии, не совершивший никакого преступления перед своей родиной, наговаривал на себя… И кому – советскому следователю?

Кому надо искусственным путем множить количество преступников?

В тот же день, примерно в 10 часов, меня вызвали к следователю.

Я встретил того же молодого человека в штатском костюме, который меня допрашивал во внутренней тюрьме НКГБ.

Он приветливо меня встретил и предложил мне стул, стоявший у маленького столика.

Когда я сел на стул, следователь стал меня знакомить с существующими порядками, т. е. как должен вести себя подследственный. В частности, он сказал:

– На стуле можете сидеть свободно, положа ногу на ногу, руки можно класть на колени.

При входе в комнату постороннего лица из начальствующего состава или обслуживающего персонала подследственный должен вставать. Это будет служить приветствием вошедшего.

Впоследствии на одном из допросов я как-то с возмущением сказал «черт возьми!» и тут же за это выражение у следователя попросил прощения.

На что мне следователь ответил: «Здесь можете выражаться любыми словами».

Первым делом следователь спросил мою биографию.

Я ему все рассказал, он все записал в протокол.

Потом стал спрашивать, как я дошел до того, что стал изменником Родины.

Я ему ответил: «Я изменником Родине не был и не буду».

Он составил протокол, я его подписал, и часа в четыре дня он меня отпустил в камеру.

Пришел в камеру, мне немедленно принесли обед. Я пообедал, снял сапоги и лег на постель, не снимая одеяла.

Перед моими глазами опять встала следственная процедура, опять навязывание измены Родине без упоминания каких-либо доказательств…

Прошла вечерняя поверка. Я разобрал постель, лег спать, старался быстрее заснуть, но сон меня не брал. И вот часов в 10 вечера открывается дверь, и дежурный тихим голосом называет мою фамилию; я встаю, мне предлагают быстрее одеваться и следовать за дежурным.

Опять нарушили сон, я снова у следователя, который задает одни и те же вопросы[17].

Стали интересоваться, кем и когда я был послан в Северную Маньчжурию, на КВЖД[18].

Этот вопрос, вероятно, задавался для проформы, так как следователь обо всем этом великолепно знал из имеющегося материала в моем личном деле.

Я следователю объяснил, что в Северную Маньчжурию я ездил два раза.

Первый раз в 1929 году для изучения культуры соевых бобов, сроком на 8 месяцев. Там пробыл всего лишь 2,5 месяца. Вследствие китайско-советского конфликта[19] вернулся на Родину. Ездило нас три человека.

Вторично меня послали в 1930 году, в январе, для закупки соевых бобов как посевного материала, в количестве 300 000 пудов сроком на два месяца.