Спаситель и сын. Сезон 1 - [51]

— Эвелину, которой исполнилось тогда два года, она отправила к своей матери и навещала ее иногда по воскресеньям. У нас на Мартинике так бывает сплошь и рядом.

«Бакуа» пользовалась хорошей репутацией, содержали ее белые, супружеская пара Мишель и Мари-Франс Сент-Ив, люди уже немолодые, ему пятьдесят пять, ей сорок девять. Детей у них не было, и десять лет назад они решили вложить все деньги в ресторан, чтобы закончить свои дни под антильским солнышком. Дела у них шли хорошо, и целый год они были довольны своей поварихой. А потом Никез снова забеременела.

— От неизвестного отца, — прибавил Спаситель. — Мной. — И показал на себя.

В те времена пошел слух, что отцом был сам владелец ресторана и что Сент-Ивы решили таким образом обеспечить себе наследника. Сент-Ивы дали повод для подобных разговоров, потому что опекали молодую женщину и платили ей, когда она уже не работала на кухне. Как только начались схватки, Мари-Франс отвезла Никез в роддом в Фор-де-Франс. К несчастью, произведя на свет мальчика, Никез умерла от послеродовой амниотической эмболии, спасти ее не удалось. Умирающая попросила Мари-Франс назвать ее сына Спасителем — так звали ее отца, тунисца, французского подданного. Из роддома Спасителя забрала бабушка, мадам Бельроз, но она сильно состарилась, болела и передала внука кормилице. Спасителю исполнилось три года, когда она умерла. После ее смерти Сент-Ивы подали прошение об усыновлении.

— И Спаситель Бельроз стал Спасителем Сент-Ивом.

— Так вы не сын Мишеля Сент-Ива?

Спаситель усмехнулся не без иронии:

— Цвет моей кожи говорит, что вряд ли. Пока я рос, у меня было немало проблем.

— Черный ребенок белых родителей, — догадалась Луиза.

Спаситель улыбнулся ей с благодарностью — она мгновенно его поняла.

— Я был чернокожим малышом, которого белый папа привозил каждое утро в Сент-Анн, в школу.

Погружаясь все глубже в воспоминания, Спаситель перестал улыбаться.

— В школьном дворе дети сами разбивались на группы по цвету кожи. Меня допустили в светлокожую группу. Там были «метро» — ребята, чьи родители приехали из метрополии, то есть из Франции, были потомки работорговцев и были «гибриды», почти белые метисы.

Спасителя, хоть он и был ненамного светлее настоящих чернокожих, приняли в элитную группу, потому что он был сыном богатых белых, хозяев «Бакуа».

— В школе я никогда не играл с такими же черными, как я, и с теми, кто темнее, как будто боялся потемнеть еще больше. А прозвище у меня было Баунти.

— Баунти?

— Черный снаружи, белый внутри. Так называли меня приятели. Но сам я не желал видеть цвет своей кожи. Я считал себя белым.

Сделав это признание, Спаситель вдруг опомнился:

— Простите! Я досаждаю вам давно забытыми историями!

— Что вы! Мне так интересно!

Ответ Луизы удивил Спасителя — он в этом ничего интересного не находил.

— Не сочтите бестактностью с моей стороны, но я хотела бы спросить: вы поддерживаете отношения со своими родными? С сестрой, например?

Спаситель взглянул на часы, словно сверяясь, скоро ли конец сеанса. Вопрос затронул малоприятные воспоминания. И хотя с этой незнакомой женщиной говорить ему было легче, чем с сыном, он знал: есть вещи, которых он не скажет никому и никогда.

— На Мартинике у меня много черной родни: дяди, тети, двоюродные сестры, братья. И конечно, Эвелина. Она четырьмя годами старше меня, неудачно вышла замуж, развелась, у нее двое детей.

Спаситель заговорил медленнее, следя за тем, что можно сказать Луизе и о чем лучше промолчать.

— Мои приемные родители не поддерживали отношений с моей кровной семьей: они не были расистами, но не хотели меня ни с кем делить. Хотели, чтобы я принадлежал только им. Они…

Он замолк. Ему хотелось воздать Сент-Ивам по справедливости, пусть даже они допустили немало ошибок.

— Они мной гордились. Я был первым учеником…

— И такой высокий, такой красивый, — досказала Луиза, говоря как бы о том мальчике, оставшемся в прошлом, а не о мужчине, сидевшем перед ней.

Спаситель прикусил щеку, чтобы не показать своего удивления. Луиза его озадачивала.

— Родители хотели для меня успеха, — продолжал он. — Собственно, как все родители. Но для них это означало, что я должен стать совершенно таким, как белые, говорить как белые, получить высшее образование вместе с белыми. Они отправили меня в другой город, в Фор-де-Франс в пятидесяти километрах от нас, и отдали в лучший лицей. Мне сняли квартиру с пансионом на год, разумеется, у белой дамы.

Спаситель рассмеялся.

— Когда я вспоминаю те времена, то думаю: дело могло кончиться очень плохо. В Фодфансе — так на креольский манер называют Фор-де-Франс — было столько красивых девушек, что я влюблялся каждую неделю. Но все же был толковым пареньком и получил аттестат с хорошими оценками. Родители отправили меня в Париж изучать психологию. Когда я приезжал на Новый год и на летние каникулы в Сент-Анн, приятели называли меня «негрополитен».

В эту минуту Спасителю стало понятно, чтó испытывают его пациенты: они и рады возможности поговорить о себе, и боятся проговориться.

— Когда отец умер, мама продала ресторан, и, как только я получил диплом доктора психологии, мы вместе переехали в Фор-де-Франс, где я открыл кабинет — такой же, как здесь. Но там была совсем другая работа. Немалая часть моих пациентов считала, что на них навели порчу. Люди приходили ко мне, потому что я «черный доктор», антилец. Они считали, что я их пойму. Но психотерапия мало похожа на магию вуду. Хотя не буду утверждать, что помогает она лучше.