Спасённый - [2]

— Брат, — вздохнул Коллинз. — Как ты выглядишь?

— Нормально, — удивился Тоити. — Разве нет?

— Брат, я имею в виду — как ты выглядишь, если смотреть на тебя с метровой высоты? Глазами насмерть перепуганного ребёнка?

— Он и с высоты в два метра смотрится ого-го, — сказал Жакинта.

— Кто бы говорил, — хмыкнул Гван. Он бы минимального роста для кидо — метр семьдесят. Жакинта был максимального — два.

— Обо мне и речи не идёт, — сказал чёрный великан. — Я и без кидо стараюсь на себя в зеркало не смотреть — уссаться боюсь.

— В этом-то и дело, Тоити, — сказал Сагара. — Всё. Поспешим. Сюда надо прислать кого-то из женщин — без кидо.

— Только не сестру Елену, — Шелипоф оглянулся. — И не сестру Сильвию.

— Никого из них. Им хватит своей работы. Местных, или из экипажа «Чародейки».

С телом на плечах Шелипоф пошел впереди всей децимы, Сагара и Кинсби — позади, поскольку Кинсби нуждался в исповеди.

Исповедь была очень короткой, однако Кинсби не поспешил догонять остальных.

— Я… — сказал он, — я не думал, что так будет в первый раз… вот так. Когда я пришёл в Синдэн, то думал… ну… что это будет в бою, не иначе…

— Все так думают, — усмехнулся Сагара.

— И я упустил ребенка…

— Ему повезло.

— Ох, да… понимаете, это не даёт мне покоя. Это не грех, но я не могу никому, кроме вас, это сказать…

— Так скажи мне.

— Этот мальчик… Он слишком быстро бежал. Люди, которые выжили тут — они все ослабели, раз питались одними водорослями да ещё какой-то рыбной мелочью… Людоед был сильным, но он жрал людей. А мальчик…

— А мальчика он подкармливал, — спокойно договорил Сагара. — Может, это был его сын. Не знаю.

Кинсби передёрнуло. Это было бы незаметно в кидо, если бы не лёгкий рокот сервомотора.

— У тебя слишком чутко настроен доспех, сынок, — сказал Сагара. — Он реагирует на малейшие импульсы. Это хорошо в бою, но сегодня не довело до добра.

— Я перенастрою, — согласился парень. — Знаете, я и сейчас переживаю, что мог бы убить мальчика. Людоед… Я сперва испугался, потому что никогда ещё никого не убивал, а это вышло нечаянно… Но теперь… Знаете, мне его совсем не жаль. И когда мы вышли его искать… Один из нас сказал: почему бы его просто не пристрелить.

Сагара не стал спрашивать, кто. Он знал.

— Как же это можно, — Кинсби поморщился. — Забыть, что ты человек… жрать человеческую плоть…

— Вы сами видели тех, кто выжил, — пожал плечами Сагара. — Они голодали ещё до того, как восстали. Когда город превратили в концлагерь — они едва не умирали с голода. А потом случилось… это… — Сагара никуда конкретно не показал, но «это» было везде. Город, почерневший до костей, вздымался со всех четырех сторон, и даже если закрыть глаза — смертный смрад не давал забыть, где ты находишься.

— Это не случилось, — с неожиданным запалом сказал Кинсби. — Это совершили.

— Ну да, а потом совершили это. Когда ты живешь как человек среди людей — даже в самых тяжелых обстоятельствах стараешься поступать как человек. А когда он сошёл с ума — один в темноте… Измученный, голодный… Скрывался от патрулей Рива, которые добивали живых… и почуял запах жареного мяса…

Кинсби выпучил глаза, потом шумно вдохнул — и согнулся в приступе рвоты. Приступ оказался дольше, чем исповедь. Потом из фляги, вмонтированной в кидо, Кинсби прополоскал рот и сплюнул.

— После того, что сделали с ним и его близкими, — невозмутимо продолжил Сагара, — разве легко ему было сохранить веру в то, что он человеческое существо — и что людьми были те, кого запросто превратили в кучу печеного мяса?

— Коммандер, ради Бога!

— Именно. Ради Господа нашего… — Сагара опустил голову на секунду. — Надеюсь, бедняга обрёл покой.

Улица разомкнулась перед ними — и открылся океан.

Океан тоже казался чёрным, потому что в нём отражалось ночное пасмурное небо. Осень на Сунагиси — это сплошные сумерки и ливень; дождей ждали со дня на день, а они всё начинались.

На отмели, оголённой после отлива, бродили люди, собирая мелкую рыбу, рачков, моллюсков — всё, что оставил, отступая, океан. Господин Ито рассказывал, как на этом берегу во время блокады люди караулили круглосуточно, ожидая отлива — целые толпы на этом пляже, точно какие-то диковинные животные, представьте себе, отче. И с началом отлива кидались в воду, чтобы выловить всё, что застряло среди камней… Начинались ссоры, драки, каждый день кто-то тонул… У одной из наших женщин так погибла дочь вместе с младенцем, она его носила на спине. Сейчас эта женщина счастлива, что они умерли в воде, а не в огне… Я не ходил туда, старику нечего было и думать что-то ухватить… Да, тогда только молодые и сильные — ну, по сравнению со мной — могли как-то утолить голод. Я потихоньку угасал. Иногда я думаю, отче — если бы Рива не сожгли город и не ушли, я бы не выжил. Иногда я смотрю на наших, как мы собираем сифудо — и думаю: а всё-таки теперь лучше, чем тогда, когда на этом пляже скучивалось тысяч по десять народу. Это скверная мысль, отче, я знаю. Но я иногда просто не могу держать её под замком. Это грех, отче?

Нет, господин Ито. Раз вы понимаете, что это может быть греховным, и отгоняете эти мысли — это не грех…

Они достигли пляжа. Прилив уже начался. Люди, стоя по пояс в воде, походили на русалок из древних сказок — их туловища, отражаясь в воде, эфемерно колыхались. Сагара попробовал представить себе этот пляж забитым толпой — не вышло.