Спасенная душа - [32]

Особенно божественные книги любил он. Мудрые старцы в этих книгах о самом сложном говорили так просто и кратко, что иному писателю трех томов не хватило бы, чтобы о том же рассказать. Например: «Постоянно делай что-нибудь доброе, чтобы дьявол всегда находил тебя занятым».

— Как верно, как верно сказано! — бормотал Антон Михалыч, мечтательно глядя на потолок. — Вот и я каждый день Божий книги поновляю, бес меня и не трогает… Однако и Господь не награждает. Эх, прошу Его, прошу, чтоб помог в скучном житье, а Он помалкивает.

Только так подумал, перевернул страницу и читает: «Если молим Бога о чем-то, а Он не откликается, не скорби. Ведь ты не умнее Его. Чем дольше Он не дает, тем больше даст».

Антон Михалыч по привычке глаза в потолок упер, чтоб помечтать о будущих милостях, но дверь вдруг с грохотом распахнулась, и в комнату ввалился здоровенный, краснощекий молодец в распахнутой шубе.

— Ага, — говорит, — так-так-так…

Огляделся, мимо Антона Михалыча прошел так, будто это стул какой, во вторую комнату вошел, руки в боки, мокрые сапоги на скатерти с книгами.

Антон Михалыч помалкивает. Разные заказчики бывают. Пусть и не здороваются, лишь бы за работу платили. А молодец тем временем уселся задом на стол, достал из кармана вчетверо сложенную бумагу, неспешно развернул ее и только тогда повернул голову к хозяину.

— Я — купец Антипов. А ты…

— Якушкин, переплетчик. Антон Михалыч.

— Стало быть, отец твой — Михайло Якушкин, так?

— Стало быть, так, — оробел Якушкин.

— А если так, слушай, что в этой бумаге написано.

«Расписка.

Я, Михайло Якушкин, если не отдам в срок взятые взаймы у купца Антипова Ивана Петровича 150 рублей, то пусть он отымет у меня дом о двух комнатах. О чем и расписуюсь».

— Отец твой месяц как помер, а расписочка жива. Я ее вчерась в железной шкатулке сыскал.

— Я ничего про этот долг не знаю… — пролепетал Антон Михалыч. — Отец давно умер, мне ничего не сказал.

— Я в твоем домишке лавку открою, — не слушая его, говорит купец. — В той комнате товар будет, а в этой приказчика посажу.

— А я к-куда? — потерянно спросил Антон Михалыч.

— А я почем знаю! Гы-гы-гы! Мог бы сейчас тебя выгнать, однако поживи еще два дня, пока я из Самары с товаром не вернусь.

И, гордясь своей добротой, ушел.

Антон Михалыч невидящим взглядом уставился в потолок, и только одна глупая мысль шевелилась у него в голове: «Служил три лета, а заслужил три репы».

— Причем тут репы!! — в отчаянии закричал Антон Михалыч. — Господи, куда же я теперь?! А книги, а материал, а станок куда?

— Не отчаивайтесь, уважаемый Антон Михалыч! — сказал невесть откуда взявшийся высокий худой человек с черными глазами. — Не знаю, что у вас стряслось, но поверьте, все в мире можно поправить, переиначить, сделать правду неправдой, а долг обратить себе на пользу!

— Вот-вот! Долг! — вскричал Антон Михалыч. — Откуда он взялся?!

И ни с того ни с сего рассказал этому странному незнакомцу про свою беду.

— М-да… — прищурился гость. — Знаю я этого Антипова. Живет он в отдельном доме номер 18, что на Сретенке. Не одного вас он по миру пустил — для него это так же просто, как спичку зажечь. Стольким людям зло причинил, что если б кто-нибудь его самого обидел, несомненную пользу обществу принес. Да… Вот если б кто бумажечку-то вашу у него из шкатулки вынул да и сжег, вот и не было бы никакого долга!

— Да как же можно вынуть?! — всплеснул руками Антон Михалыч. — Это что же, украсть, что ли?! Да я в жизни ничего — вы слышите, — ничего никогда чужого не брал!

Обернулся, а в комнате никого нет. А может, и не было? Сам с собой он говорил, что ли? А кто же тогда сказал: «Дом номер 18 на Сретенке»?

Два дня взопревший Антон Михалыч бегал по своим заказчикам, умолял одолжить ему денег, но никто не дал, зная, что никогда не возвратит он такой суммы.

И вот вечером в среду сел он не раздеваясь прямо на книги, ногти грызет и думает: «А ведь и впрямь выхода у меня нет, как только забрать эту бумажку из шкатулки. На меня никто не подумает, я на хорошем счету, а этот мироед не обеднеет без моих „хором“. И в городе его нет, дом пустой, и никто не увидит…»

И так до самой ночи себя уговаривал и уговорил. Огарок свечи со спичками в карман пальтишка сунул, к Богородице обернулся — перекреститься на дорожку — и отдернул руку ото лба.

— Что же я, злодей, на такое дело благословения прошу?

Ну и пошел в ночь. Морозец за уши дерет, а он и не чует — так волнуется. Два раза вокруг того купеческого дома обошел, все окна темные, слуги, видать, спят. Вдруг одна из дверей тихонько отворяется, и из нее, кутаясь в темный платок, девка, озираясь, во двор вышла и за ворота. Видать, к ухажеру полетела, а дверь не заперла за собой.

— Надолго ли девка убежала? — мелко дрожа, шепчет Антон Михалыч. — Не успею, нет, не успею! — А ноги, неведомо как, сами к двери подвели, через порог шагнули и на второй этаж по темной лестнице доставили.

Постоял не дыша, послушал, вроде тихо. Темнота понять не дает, где опочивальня купца. Трясущейся рукой свечу вытащил, зажег, а огонек в той темноте такой яркий вспыхнул, что Антон Михалыч с перепугу его большим пальцем маленько прижал и чуть не заорал от боли.