Спасенье огненное - [75]

Онька и моя Вася

– Посиди, Таисья Васильевна, посиди ино с нами, сколь тебя не видывала. Вот туто-ка бегала, маленька-то, помнишь? А родители твои вон на лавочке, будто так и вижу, сидят обое: и Оня, и Вася…

– Сегодня ночью тебя унесет Большой Ымме, – сказала тогда старшая мать. Девочка молчала, все другие в доме тоже сидели молча. Еле различимые в тусклом свете очага, лица были спокойны и неподвижны. Дело старшей матери – сказать, кто должен уйти.

В землянку под корнем громадной березы старшая мать унесла горшок с угольями и мешочек сухой травы. Она знала, какую траву надо бросить на уголья, чтобы дым дал ей силу говорить с Ымме и не позволил бы сойти с ума. Три дня она беседовала с Ымме и Оомой, его супругой, которая должна была сказать, кого из детей она забирает. Все лесные люди были детьми Оомы. Это она говорила старшей матери, кому будет дан ребенок, и назначала день зачатия. Старшая мать уводила назначенных в землянку, ставила горшок с горящими углями и бросала на него щепотку травы. Зачатого по своему велению нового человека Оома сама встречала на пороге мира.

Тлели угли в землянке, и тонким длинным дымом исходила горящая сухая трава… Тишина стояла в темной землянке, и никто не мог разглядеть страшный лик Оомы. Она же видела всех и знала, кому черед прийти, а кто должен уйти от людей в страну Ымме за дальней рекой. Уходящий ничего не ел от новолуния до полной луны и снимал одежду, чтобы слугам Ымме было легче его нести…

Старые или пораненные на охоте сами знали, что им надо уходить к Ымме. Иногда Оома забирала молодых, иногда – младенцев. Кто же, кроме нее, мог знать, какие будут в лесу ягода и охота. Сколько будет еды, столько и останется лесных людей.

В том году большой голод пришел в землянки. Кончились запасы у людей, и Оома наведывалась чуть ли не каждую неделю. И завтра снова придет…

Старшая мать встала и вышла, откинув полог дома. Девочка поднялась и пошла за ней. Она шла медленно, пошатываясь от голода и ничего не видя перед собой. В землянке старшая мать стащила с девочки меховую одежду и усадила перед тлеющей на углях травой. От резкого холода и дыма девочка очнулась, открыла глаза. Старшая мать стояла на коленях спиной к ней, лицом к выходу.

– Э-э-э! – протяжно прокричала она. Пусть слышит Ымме.

Как кружится голова, и вновь закрываются глаза. Это от дыма. Сейчас она уснет, и Ымме заберет ее навсегда… Страшно стало девочке. Нет, не хочет она, чтобы ее унес Ымме! Она легонько подула на дымную струйку, и та отклонилась, унося сон. Старшая мать вышла, не взглянув на девочку. Нельзя оглядываться на тех, кто назначен Ымме.

Девочка встала, пошатываясь, натянула одежду. От тепла ее снова стало клонить в сон. Но тут раздался леденящий вой. Это выли серые слуги Ымме. Они слышали призыв старшей матери и были готовы. Ужас охватил девочку. Она выскочила из землянки и тут же остановилась. Крепче капкана держали ее страшные запреты. Но снова взвыли слуги Ымме – и девочка бросилась бежать. Нельзя ей было идти к своим лесным людям. Страшась гнева Ымме, никто и никогда не посмеет впустить ее под полог своего дома.

Неизвестно, сколько дней она блуждала по тайге и каким чудом ускользнула от голодных слуг своего страшного бога. Ее подобрали ссыльнопоселенцы на улице своего поселка. Отогрели, как могли, накормили. Жить пристроили к столовской поварихе. Спрашивали: «Ты кто?» Девочка поняла вопрос и попыталась по-своему ответить: Оомы дочь. Так девочка и стала – Оня, то есть Анисья, и жизнь прожила как Анисья Ивановна Векшина, по паспорту – русская.

Ссыльнопоселенцы приютили Оню, как брошенного котенка. Сами лишенные всех человеческих прав, они испытывали смутную радость оттого, что могут ей помочь. Значит, есть кто-то, кому хуже, чем выпало им. Оня скоро затосковала среди русских. Какие они некрасивые: лица белые, глаза круглые! Оня вспоминала, как лесные люди вечером садились вокруг очага и молча разговаривали. Русские же умеют разговаривать только словами, они знают очень много слов. Как можно знать столько слов? Трудно разговаривать с русскими.

Оня долго боялась смеха: только звери в злобе скалят зубы, сын Оомы никогда не оскалит зубы на другого сына Оомы. Страх со временем забылся, но улыбаться она так и не научилась. Повариха, бывшая поповская дочь из-под Москвы, с грехом пополам заставляла ее умываться, силком водила в баню. До конца дней своих Оня так и не постигла смысл русского обычая стирать одежду. Нет, жить с русскими ей совсем не нравилось, но и к лесным людям она никогда уже не сможет вернуться. Очень долго опасалась, что серые слуги Ымме все же найдут ее и исполнят назначенное. Потом поняла, что русские сильнее слуг Ымме, может быть, сильнее самого Ымме. Так и пришлось ей жить среди русских, запоминать их слова, мыться в бане и стирать белье.

Кто мог и хотел, ставили дом и заводили семью. Многие жили в бараках, надеясь на скорый отъезд. Поселок где-то значился как леспромхоз, поэтому время от времени приходило распоряжение вырубить столько-то гектаров леса. Приезжало, неведомо откуда, начальство и выгоняло всех рубить лес. Иногда бревна увозили, но чаще они так и оставались гнить на делянке. Рубили прямо около поселка, поэтому поселение представляло собой несколько десятков поставленных как попало домов, окруженных широкой полосой изуродованной тайги.