Спартак - [24]

Возле Пизона возлежал юноша лет двадцати, женственной красоты, с нарумяненным лицом, с надушенными завитыми волосами, с увядшими усиками и с всегда пьяным, хриплым голосом. Этот юноша был Авл Гатай Нилот, самый близкий друг Катилдшы, впоследствии, в 696 году тоже ставший консулом и вместе с Пизоном деятельно способствовавший изгнанию Цицерона.

Габинию предоставлено было почетное место, и он возлежал с того края среднего ложа, который приходился по правую сторону входа в столовую; он был, следовательно, царем этого пира.

Рядом с ним, на другом ложе возлежав юный патриций, не менее остальных распутный и расточительный; это был Корнелий Лентул Сура, человек мужественный и сильный физически; в 691 году, как раз накануне того дня, когда разразилось восстание Кэтилины, в котором ему предстояло сыграть такую значительную роль, он умер в темнице, задушенный по приказанию Цицерона. Возле него — Цетег, задорный и смелый юноша. Последним на этом ложе возлежал Кай Веррес, человек честолюбивый, жестокий, весьма алчный.

Все приглашенные были в обеденных одеждах из тончайшей белоснежной шерсти и в венках из плюща, лавра и роз. Великолепный ужин, которым угощал Катилина своих друзей, приходил уже к концу. Веселье, царившее среди этих девяти патрициев, жесты, шутки, непристойные слова, звон чаш и оживленная болтовня, оглашавшие залу, ясно свидетельствовали о высоких качествах повара, а еще больше — виночерпиев Катилины — Подлей мне фалернского! — крикнул охрипшим уже от опьянения голосом сенатор Курион, протянув руку с серебряной чашей к одному из ближайших к нему виночерпиев. — Налей мне фалернского, я хочу похвалить пышность Катилины и пусть лопнет скряга Красе со всем твоим богатством — Красе!.. Красе!.. Вот мой кошмар, предмет всех моих мыслей, всех моих снов! — сказал со вздохом Кай Веррес.

— Его несметные богатства не дают тебе спать, бедняга Веррес? — спросил, взглянув на соседа насмешливым и испытующим взором, Авл Габиний, поправляя белой рукой локоны искусно завитых и надушенных волос.

— Неужели не придет день равенства? — воскликнул со вздохом Веррес.

— О чем думали тогда эти дураки Гракхи и этот идиот Друз, когда они решили поднять город, чтобы поделить поля между плебеями, я поистине не понимаю, — сказал Кай Антоний. — Ведь они не думали вовсе о бедных патрициях!.. Кто, кто беднее нас, присужденных видеть, как доходы с наших имений пожираются ненасытной жадностью банкиров? Под предлогом получения процентов с денег, которые они нам ссудили, они налагают арест на наши доходы еще раньше, чем приходит сроки уплаты долгов.

— Кто беднее нас, осужденных скупостью бесчеловечных отцов и силою всемогущих законов проводить лучшие годы нашей юности в бедности, томясь неосуществимыми желаниями?.. — добавил Луций Бестия, оскалив зубы и судорожно сжимая чашу, только что им опорожненную.

— Кто беднее нас, в насмешку рожденных патрициями и только лишь благодаря званию своему пользующихся уважением простонародья? — заметил с выражением глубокой грусти Лентул Сура.

— Оборванцы в тогах, вот кто мы!

— Лишенные ценза, одетые в пурпур!

— Угнетенные и нищие, которым нет места на пиру богатой римской республики!

— Смерть ростовщикам и банкирам!

— В ад все законы двенадцати таблиц!

— И преторианский эдикт!..

— К Эребу отцовскую власть!

— Да ударит всемогущая молния Юпитера Громовержца в Сенат и испепелит его!

— Но пусть Юпитер сперва предупредит меня об этом, чтобы я мог отсутствовать в этот день! — пробормотал совершенно опьяневший Курион.

Взрыв хохота раздался вслед за этим мудрым замечанием пьяницы и положил конец проклятиям и брани.

В этот момент вошедший в столовую раб приблизился к хозяину дома и прошептал ему несколько слов на ухо.

— А, клянусь богами ада!.. — воскликнул громким голосом, с выражением радости Катилина. — Наконец! Введите сейчас же его и приведенную им с собою тень.

Раб поклонился и уже собрался уходить, но Катилина задержал его и прибавил:

— Окажите им полное уважение. Обмойте им ноги, вытрите их мазями и дайте им обеденную одежду и венки. И раб, снова поклонившись, вышел. Затем Катилина крикнул триклиниарху:

— Эпафор, сейчас же освободи стол от остатков пиршества и приготовь две скамьи против главного ложа для двух друзей, которых я ожидаю; очисти эту комнату от мимов, музыкантов и рабов и приготовь тем временем в соседней комнате все для веселого, приятного и продолжительного пира.

В то время, как столовую убирали, гости молча распивали пятидесятилетнее фалернское, пенившееся в серебряных чашах, и ожидали с нетерпением и с нескрываемым выражением любопытства появления гостей. Они скоро вошли в сопровождении раба, одетые в обеденные белые тоги, в венках из роз на головах.

Это были Спартак и Крикс.

— Да будет покровительство богов над этим домом и его благородными гостями! — сказал Спартак, входя в комнату.

— Привет всем! — прибавил Крикс.

— Честь и слава тебе, храбрейший Спартак, и твоему другу! — ответил Катилина, поднявшись навстречу рудиарию и гладиатору. И, взяв Спартака за руку, он усадил его на ложе, которое сам раньше занимал; усадив Крикса на одну из только что поставленных против почетного ложа скамеек, Катилина уселся на другой рядом с ним.