Спанки - [46]

Ну что ж, все складывалось очень даже неплохо, и мне требовалось всего лишь услышать голос Дэррила, чтобы окончательно покончить с былыми страхами.

— О, это я уже слышал, — проговорил Спанки, читая мои мысли. — Умоляю, дай мне хоть немного передохнуть. Ну скажи, Бога ради, сколько тебе еще нужно доказательств?

— Извини, — пробормотал я. — Видимо, во мне просто взыграл мой природный цинизм.

— Если тебя это сделает более счастливым, я попытаюсь на днях организовать телефонный звонок от матери. Однако это весьма непросто. Вообще-то я избегаю работать на большом расстоянии — слишком много требуется энергии. — Он дружески ткнул меня кулаком в плечо. — Да ладно тебе, ведь в глубине души ты давно уже знаешь, что вполне можешь на меня положиться. Мы с тобой — одно и то же, не забыл? — Он поднял свой бокал и постучал по нему ногтем. — Попробуй сейчас, я чуточку изменил состав. Надо произнести какой-нибудь тост.

Он был прав. Моя недавняя и столь бурная реакция явилась всего лишь побочным эффектом тех перемен, которые произошли в моей жизни. В любой ситуации я неизменно опасался самого худшего. Я поднял стакан, символизируя тем самым как просьбу о прошении, так и наше торжество.

— Твое здоровье, Спанки.

— Взаимно, Мартин.

Мы основательно отпили из наших стаканов.

— Что это было? — спросил я, уже начиная чуточку хмелеть.

— Да так, коктейль, имеющий целью обострить твое чувственное восприятие.

Я посмотрел на свой полупустой стакан: в зеленоватой жидкости плавали какие-то малиновые крупинки.

— А зачем?

— А затем, что мы приступаем к заключительной стадии твоего преображения.

Глава 15 Чувствительность

Склон холма казался мне гранью огромного темного изумруда. Под нами расстилался сиявший в ночи город, к которому тянулись пары янтарных змеек — огоньки проносившегося внизу транспорта. Я сидел в зарослях высокой влажной травы и смотрел на Спанки. Он стоял передо мной, наполовину сокрытый шелестящей листвой деревьев, широко раскинув руки в стороны и читая мне нечто вроде лекции, причем создавалось впечатление, что занимался он этим уже не в первый раз.

— Поэзия, Мартин, существует лишь в оскудевших душах. Некоторым удается заново открыть ее для себя, тогда как для большинства людей музы так и пребывают в забытьи. Девяносто процентов живущих на земле людей находятся в состоянии спячки, а те, кто все же бодрствуют, постоянно испытывают замешательство по всякому поводу. Для того чтобы соответствовать требованиям своей новой жизни, ты должен постоянно бодрствовать, и я намерен чуточку усовершенствовать твои органы чувств.

— Доведя их до уровня своих собственных?

— Этого я никогда не смогу сделать. В подобном случае сенсорный натиск причинил бы тебе непоправимый ущерб. Сам я могу иметь дело с более широким спектром ощущений лишь потому, что не являюсь человеком в полном смысле этого слова. В отношении же тебя необходимо проявлять гораздо большую осторожность, однако на какой-то короткий период это все же допустимо. А теперь я хочу пригласить тебя на прогулку по ночному городу.

Он опустился передо мной на колени, прикрыл мне уши своими теплыми ладонями и почти сразу же медленно открыл их. Я испытал острую боль в барабанных перепонках, которая, впрочем, тут же прошла, и возникло ощущение, будто я прочистил уши после купания.

— Прислушайся внимательно, а йотом расскажешь, что ты услышал.

Я стал вслушиваться. Поначалу я слышал лишь непрерывный, сплошной гул транспорта на проходившем под нами шоссе, однако, заставив себя сконцентрироваться, я заметил, что диапазон моих органов слуха как бы существенно расширился, они стали улавливать также и другие ночные сигналы.

Прежде всего это были едва уловимые звуки, исходившие от растущих на склоне холма растений, травы, а также шелест листвы живой изгороди — звуки, рождаемые насекомыми и ночными мотылькам, и медленное и монотонное движение челюстей гусеницы.

Я еще больше напряг слух.

Откуда-то издалека доносился вибрирующий гул электрических проводов, время от времени перекрываемый легким потрескиванием керамической и стальной оснастки телеграфных столбов, И наконец — резкий стук двигателей, шелест резиновых покрышек и визг тормозов на шоссе, где машины сновали подобно потревоженным осам. Все эти акустические эффекты сплетались в единый, волнообразно колышущийся звуковой орнамент, простирающийся вплоть до самого центра, города.

А в небесной выси мой слух улавливал шум самолета, свист вырывающегося из сопла воздуха и даже приглушенные голоса пассажиров, тихо беседующих в затемненном салоне. А за всем этим высилась массивная преграда из сплошного диссонанса, которую было совершенно невозможно расчленить на миллион самостоятельных голосов; это было не что иное, как пульсация сердца огромного, живущего полнокровной жизнью города, бьющегося в унисон с сердцами его граждан.

Затем вся эта какофония стала постепенно стихать, правда, не до такой степени, когда просто перестаешь различать звуки.

Я снова ощутил легкое прикосновение пальцев Спайки. Они скользили по моему лицу — по щекам, по лбу и носу, не забыв даже о языке.

Свежие чувства.