Сожженные Леса - [10]

Случай свел его с Курумиллой; в то время он был также очень молод, но тем не менее был уже один из самых славных вождей своего племени.

Первая их встреча была далеко не дружелюбна. Неизвестно почему, Курумилле показалось, что Гиллуа колдун, и на совете великих вождей он требовал его смерти и едва действительно не был осужден.

Но, благодаря Бога, Валентин избег этой ужасной участи, и Курумилла, удостоверившись в ошибочности своего предположения, со свойственной индейцу переменчивостью поклялся ему в вечной дружбе.

С этих пор Курумилла сделался рабом и, если можно так выразиться, верной собакой своего друга. Все с этого времени сделалось между ними общим. Мысль одного была мыслью другого; как враг, так и друг одного были врагом или другом другого. Трудно поверить, чтобы образованный человек мог сойтись так близко с дикарем, чтобы даже разлука между ними была немыслима. А между тем это так было. Они прожили вместе более двадцати лет, деля и горе, и радость.

Краснокожие от природы неразговорчивы; Курумилла же в особенности унаследовал эту добродетель или порок, как угодно назвать его читателю, до такой степени, что сам себя почти что обрек на вечное молчание; он говорил лишь тогда, когда того требовали обстоятельства, да и то так коротко, что любой спартанец позавидовал бы его лаконизму.

Краснокожие, как где-то я упоминал, употребляют вообще два языка: мимический и устный. Азбука, придуманная для немых аббатом L'Eppe и усовершенствованная его преемниками, оказывается несравненно хуже той, которой пользуются индейцы как по ясности, так и по скорости.

Индеец мимикой может выразить все, что угодно.

Пользуются же они ей большею частью, когда находятся на охоте, на войне или когда не желают быть понятыми посторонними.

Понять этот язык непосвященному очень трудно, в особенности же белым, по той причине, что почти что каждое племя имеет свой условленный язык.

Вследствие упорного молчания друга своего Валентин также воздерживался говорить, а изъяснялся с ним знаками, которых никто не мог понять, что при некоторых обстоятельствах было им очень полезно.

Мало того, Курумилла имел привычку, не посоветовавшись с другом своим, действовать по своему усмотрению. Он уходил и приходил без предуведомления о том Валентина; но так как начальник был одарен необыкновенным благоразумием и обладал замечательной проницательностью, то француз предоставлял полную свободу его действиям и никогда не беспокоился поступками своего товарища. Тем более что он вполне сознавал, что все было сделано так, как он бы сам сделал, т. е. все было предусмотрено, рассчитано и успех задуманного предприятия обеспечен.

Теперь, когда мы описали читателю личность Курумиллы, будем продолжать наш рассказ с того места, где он был прерван.

Трое охотников встали, готовые по первому знаку начальника следовать за ним.

Он же, переглянувшись многозначительно с Валентином, вышел из пещеры легкой и мерной походкой, свойственной только индейцу, не обращая внимания, следуют ли за ним товарищи или нет.

Валентин выбрал один из карабинов, приклоненных к стене пещеры, и, убедившись в исправности его, вручил мексиканцу.

— Возьмите это оружие, сеньор, — сказал он голосом, в котором проглядывало участие, — мы не знаем, куда поведет нас начальник, и, может быть, оно вам пригодится. — Вместе с карабином он передал ему нож, пороховницу и другие необходимые оружия на случай схватки или западни.

Вооружившись, наши герои поспешили догнать товарищей, которые углубились уже в узкий проход, начинавшийся налево, при самом начале пещеры.

Все трое под предводительством Курумиллы следовали один за другим в продолжение десяти минут и наконец подошли к месту, где, по-видимому, кончалось подземелье. Отверстие, шириною в шесть футов, преградило им путь. Несмотря на факел, который держал в руке Бальюмер, невозможно было измерить глубину отверстия, внизу которого клокотали подземные источники.

На краю этой бездны лежал осколок скалы. По знаку Курумиллы Бальюмер опутал его арканом, затем стал спускаться по нему и мгновенно исчез. Вслед за ним спустился и Валентин Гиллуа.

— Hug! — сказал вождь, поднимая кверху факел, оставленный Бальюмером, бросая взгляд на мексиканца.

Пантомимы индейца нетрудно было понять. Навая был храбр, как мы и очень хорошо знали, ему нечего было опасаться товарищей, и потому, не колеблясь, схватился он за аркан и начал спускаться. Почти в ту же минуту он почувствовал, что его поддерживают и притягивают к стене отверстия.

— Мужайтесь, вы на месте, — сказал ему Валентин. В самом деле, он почувствовал, что его ноги касаются твердой почвы.

Вскоре в свою очередь показался Курумилла. При свете факела в руке вождя мексиканец увидел, что он и его товарищи находятся в нижней галерее подземелья.

— Карай! — воскликнул он, — к вам нелегко попасть в пещеру. Неужели вы всегда входите и выходите этой дорогой?

— Положительно всегда, — отвечал, смеясь, Валентин, — другие входы еще опаснее.

— Черт возьми, поздравляю вас, можно сказать, что вы живете в неприступной крепости; но, однако ж, куда же мы теперь-то идем?

— О! это мне совершенно не известно; один только начальник наш мог бы вам это сказать; но ведь вы знаете, как он неразговорчив. Впрочем, успокойтесь: мы это скоро увидим.