Созданы друг для друга - [89]

Я у парка в каком-то жилом районе. В разные стороны разбегаются улицы, застроенные трехэтажными кирпичными домами. Единственное, что отличает один дом от другого, – выкрашенные в разные цвета входные двери. Я ищу указатель с названием улицы, чтобы понять, где находится это «здесь», но тщетно. И тогда мое сердце начинает по-настоящему бешено биться. Я бежала так долго и так быстро, что теперь понятия не имею, где оказалась. И карты нет. Потому что Марк обещал быть моим гидом. Потрясающе!

Я подхожу к перекрестку и с минуту оглядываюсь в надежде увидеть что-то знакомое, но когда ничего такого не нахожу, просто сворачиваю налево и иду дальше. Я выбрала дорогу, которая начинает резко взбираться вверх по склону холма. Я дохожу до его вершины, оттуда окрестности видно лучше. И тут я замечаю ее – церковь со странным, немного загнутым шпилем. Та самая, которую показывал Джейсон из кабины «Лондонского глаза». А если шпиль там, значит, я должна быть где-то недалеко от…

Я поднимаю глаза на табличку с названием улицы и вижу: «Эбари-стрит». Я иду дальше и смотрю на номера домов. Пятьдесят два. Сорок восемь. Сорок четыре. А вот и он. Сорок два по Эбари-стрит.

Это скромный кирпичный двухэтажный дом, точно такой же, как и все остальные на этой улице. Входная дверь синяя; на первом этаже, в эркере, огромное окно от пола до потолка. Два окна на втором этаже закрыты синими ставнями, выкрашенными в тон входной двери. Я пытаюсь представить маленького Джейсона с мамой и папой. Я заглядываю в окно и ищу глазами место, где могла бы стоять рождественская елка, на которую так и не повесили гирлянды из попкорна, потому что Джейсон все съел.

Но, конечно, Джейсона я не вижу. В комнате на мягком диване сидит маленькая девочка лет пяти-шести и ее мама. У них на коленях лежит раскрытая книга, девочка водит пухлым пальчиком по строчкам, ее губы медленно двигаются, произнося написанные слова. Мама улыбается и кивает, поощряя ее читать дальше. В комнату входит мужчина с газетой и устраивается в кресле. Нет. Не просто мужчина. Это мой отец.

Я моргаю, и иллюзия растворяется. Мужчина в окне не мой отец, а девочка не я. Я замечаю, что все это время не дышала, а на глазах выступили слезы. Я отрываю взгляд от этой семьи, делаю шаг назад от окна и смотрю вниз на свои кроссовки: шнурки идеально завязаны на двойные узлы, так же как и утром, перед выходом.

Не знаю, то ли от долгой пробежки, то ли от наблюдения за этой милой семьей мои ноги словно превратились в желе. Я хватаюсь за низкую кирпичную ограду и опускаюсь на ступени, за которыми начинается дорожка к входной двери. Усевшись, я опускаю голову на колени. Мое дыхание учащается, подступают слезы. Я пытаюсь проморгаться и вдруг замечаю, что к моей кроссовке что-то прицепилось. Это маленький клочок бумаги. Я наклоняюсь ниже, чтобы отцепить его, но понимаю, что он прилип к огромной жвачке, которая теперь соединяет мою подошву с тротуаром. Это виноградная жвачка.

Я отрываю бумажку и принимаюсь тереть подошву об асфальт, чтобы убрать жвачку. Часть бумажки накрепко прилипла к подошве, но клочок все же остался у меня в руках. Буквы на нем выцвели, но все еще достаточно яркие, чтобы можно было понять – это чек из паба «Последний бегающий лакей». Рассматривая бумажку, я замечаю, что с обратной стороны на ней что-то написано кроваво-красными чернилами. Я переворачиваю листок и сразу узнаю почерк, эти кривые каракули, будто курица лапой писала. Там телефонный номер, а ниже та самая строчка, которую Джейсон процитировал во время танца в букинистическом магазине. Только на этот раз цитата правильная:

Любовь глядит не взором, а душой.

Крылатый Купидон – божок слепой.

Это строчки из «Сна в летнюю ночь». Моя любимая цитата из Шекспира.

Джейсон мне врал. Он все-таки приходил сюда, чтобы посмотреть на свой старый дом. Должно быть, он стоял прямо здесь, на тротуаре, в поношенных кроссовках, и его вечно развязанные шнурки лежали на сухих листьях. Видел ли Джейсон семью, которая теперь тут живет? Представлял ли он себя маленьким с отцом и мамой, как я? Вспоминал ли свое детство, когда все казалось таким прекрасным? Когда все еще было в порядке?

Мысль о том, что он стоял здесь и так же смотрел в окно, разбивает мне сердце. Теперь мне уже никак не сдержать слез. Они наворачиваются на глаза большими тяжелыми каплями. Голова падает на колени, и я позволяю себе разрыдаться. Я плачу из жалости к Джейсону, из жалости к себе. Время идет, а я все плачу и плачу, плачу до тех пор, пока слез уже не остается. И когда я наконец поднимаю голову, вытирая рукавом последнюю слезу и всхлипывая, я вдруг осознаю то, что должна была давным-давно понять.

Я абсолютно и безвозвратно влюбилась в Джейсона. И каждый раз, когда думала, что ненавижу его несносные штуки и эксцентричное поведение, я просто обманывала саму себя. Я влюбилась в него еще тогда, в скейт-парке, когда Джейсон пел мне. Я отрицала это, гоняясь за сказкой о Марке, которую я сочиняла годами и которая рассыпалась за несколько минут. А потом еще был Крис – сказка, которую я разрушила с самого начала своей ложью. Может, у нас с ним что-нибудь и получилось бы, но я этого никогда не узнаю, потому что сразу все сама испортила. Супермодель? Чем я вообще думала?