Созданы для любви - [12]

– Тогда этот телефон будет телефоном-только- для-Байрона, – сказала она. – Никто другой не узнает, что он снова заработал. А если позвонит кто-то, кроме вас, я просто повешу трубку. – И тут у нее вырвалось более искреннее: – А как вы узнали, что моя мама при смерти?

Впрочем, она уже представляла себе высокосветскую интрижку, ужин, где в качестве декорации присутствует рояль или даже рояли. Понтовым ресторанам наверняка мало одного рояля. Ей было нечего надеть. Она покупала себе одежду с кредиток (и иногда воровала, успокаивая свою совесть мыслью о том, что производители наживаются ценой рабского труда. Она убеждала себя, что воровать и носить одежду, сшитую в потогонных цехах, – один из способов борьбы за права человека). Но большая часть ее одежды была в плачевном состоянии – вся в потертостях и пятнах, прожженная дешевыми сигаретами и с едким запахом отбеливателя. «Боже, – сказала ей умирающая мать, когда она в последний раз ее навещала – Боже-боже-боже. На тебя что, напали? Что это за вид? Если бы я увидела тебя на улице, я остановилась бы спросить, не нужно ли тебе в полицию. Знаешь, что говорят твои джинсы? „Надо мной только что надругались. Я хочу сделать заявление“. В самом худшем смысле!»

Словом, ее одежда не вписывалась в образ оптимистичной и податливой девушки, которой она хотела казаться Байрону.

– Извини, если я нарушил твои личные границы, – сказал Байрон. – Моим сотрудникам пришлось навести справки о тебе еще до нашего первого разговора. А они ответственно подходят к делу, когда речь идет о сборе данных в сети. Да и вообще.

Хейзел забеспокоилась, как бы он не подумал, что она слишком сильно переживает из-за мамы и не сможет развлекаться с ним, или что там еще он собирался с ней делать. Как донести до него, что она не совсем погрязла в тоске, и при этом не показаться бессердечной тварью?

– Мы смогли примириться с ее болезнью, – сказала Хейзел. Она утащила эту фразу из хосписовского памфлета под названием «Как примириться с болезнью». Ни разу не открытый, он провалялся на журнальном столике пару недель и наконец оказался в мусорной корзине, после того как мучавшаяся похмельем мама отбила горлышко бутылки «Эншур»[1] ребром ладони и забрызгала все вокруг.

– Что мне надеть?

– Я пришлю что-нибудь, – сказал Байрон. – Будь готова к восьми.

В трубке послышались гудки. Хейзел решила позвонить в библиотеку и узнать, сколько у нее накопилось штрафов – сумма всегда была внушительной. Она не собиралась их оплачивать, ей просто хотелось куда-нибудь позвонить, раз уж телефон заработал.

Он прислал ей элегантный серый костюм и туфли – из того же материала, который носили его сотрудники и он сам. Наряд был одновременно чувственным и андрогинным, он облегал ее небольшую грудь и менял ее форму, так что она казалась плоской, даже впалой – две маленькие полости. Туфли были удобными настолько, что казалось, будто у тебя вовсе нет ног – и от этого Хейзел стало неуютно. Надев их, она ходила медленно, с постоянным ощущением, что что-то делает не так.

«В них как будто ходишь и не ходишь одновременно! – хотела она сказать ему при встрече. – Лучшие туфли в моей жизни». Она выпила пару банок пива до того, как за ней приехала машина – она думала, что Байрон заберет ее сам, а потом они пойдут ужинать, и она быстро перебьет опьянение едой. Но в машине ее ждал только молчаливый водитель, который предложил ей подписать бумаги о том, что скрытых записывающих устройств и биологических образцов она с собой не везет. На экране в салоне крутилась нарезка избранных фрагментов из выступлений Байрона. Хейзел понажимала на все кнопки, пытаясь переключить канал, и в итоге случайно опустила перегородку.

– Не трогайте ничего, пожалуйста, – сказал, не оборачиваясь, водитель. Перегородка вернулась на место.

Когда они приехали в Центр, ее провели по лабиринту коридоров до комнаты, в которой освещение подстраивалось под настроение и где Байрон сидел в подвесном кресле, похожем на пустое яйцо от вылупившегося инопланетянина. У него на коленях лежало что-то вроде небольшого стеклянного экрана, на котором он что-то рассеянно печатал, посматривая на другой такой же экран, прикрепленный к креслу. На столе стояла большая плошка, и Хейзел шагнула к ней, надеясь, что там есть орешки или еще что-нибудь, но плошка была наполнена маленькими белыми камешками, которые обволакивало синее пламя. Ей очень хотелось в туалет.

Байрон улыбнулся и встал, когда Хейзел вошла в комнату.

«Так вот что ты чувствуешь, когда кто-то и правда рад тебя видеть!» – подумала Хейзел.

– Потрясающе выглядишь, – сказал он. – Тебе нравится костюм?

– Никогда ничего похожего не носила! – воскликнула Хейзел. – Мне теперь даже жаль, что моя кожа не сделана из этой ткани. И до чего же удобные туфли! Они буквально соблазнили мои ноги. С каждым шагом я все больше жду, что они начнут шептать мне пошлости по-французски.

Ответ Байрону понравился.

– Полностью поддерживаю. Кстати, как тебе дом?

Он улыбнулся выжидающе, предупреждая ответ. Хейзел поняла, что он хочет, чтобы она продолжила рассыпаться в восторгах. Если она и дальше будет восхищаться, то пройдет фейс-контроль.