Союз писателей Атлантиды - [13]

Хоть и богат русский язык, но и Фемида на страже. Попробуй-ка назови кого-нибудь из соотечественников «одиозным» или «пресловутым», «графоманом» или «пронырой», «лизоблюдом» или «юдофобом» — и тебя немедля потащат на разборку к мировому судье, предъявляя в свою защиту толстую пачку бумаги с подписями и серьезными печатями: мол, не привлекался, не участвовал, на оккупированной территории не жил, родственников за границей нет, имею награды и премии, всегда голосовал только «за»… В общем, мы благоразумно воздержимся от потенциально опасных словечек.

Итак. От имени всей саратовской словесности в «списке Синюкова» ныне представительствуют два члена… ой нет, тоже нехорошо: с некоторых пор местное правосудие полагает и это слово обидным, присуждая за его употребление (в любом, даже самом невинном значении) нешуточные штрафы… Короче говоря, в список угодили два обладателя удостоверений местного отделения Союза писателей России — Владимир Васильевич Масян и Николай Егорович Палькин. «Чудеснейшие два! и стоят наших всех», как замечал персонаж комедии А. С. Грибоедова по совершенно другому поводу.

Вам, наверное, уже интересно, с какой целью создавался упомянутый Общественный совет? Причины его появления министр обозначил так: «Сегодня мы чувствуем дефицит профессионального общественного мнения. При министерстве культуры нужен институт, который, не сливаясь с органом управления, вырабатывал бы четкую позицию на актуальные вопросы культурной политики». Владимир Николаевич, драгоценный наш, какой двоечник пишет Ваши речи? Срочно арестуйте его. Даже с учетом изначальной корявости канцелярского стиля нельзя сказать «позицию на вопросы». Вам как министру следует говорить: «позицию в вопросе». Тоже не фонтан, но хотя бы с согласованием тут все в порядке. Это знает, извините, любой работник прачечной из популярного анекдота.

Если же абстрагироваться от формы высказывания во имя его сути, ничего хорошего тоже не получается. Ведь сразу же хочется узнать: в какой мере минкульт воспользуется «четкой позицией» своего советчика Владимира Масяна? Будет ли, например, учтена его идея установки в Саратове памятника Сталину? Станут ли нормой русского языка выражения типа «общественный опростатель», «фигура с волосами», «глаза с пронзительным взглядом»? Привлекут ли к административной ответственности критиков, имеющих наглость не бранить «русофобские» сочинения Джоан Ролинг о Гарри Поттере? Отольются ли в державной минкультовской бронзе четко сформулированные любимым персонажем прозы В. Масяна отличия «евреев» от «жидов»?..

Пусть пока министр Синюков подумает над этими вопросами (сразу отвечать не обязательно), а мы тем временем напомним читателю о втором из его литературных советчиков. Поэт Николай Палькин — старший современник прозаика Масяна. Обоих коллег по перу многое объединяет. Оба — заслуженные работники культуры, оба не так давно агитировали за сталинский монумент, оба еще недавно вдохновлялись в своем творчестве фигурой Дмитрия Федоровича Аяцкова (Палькин сочинил поэму про детство экс-губернатора, Масян размахнулся на роман), оба неплохо вписались и в послеаяцковскую реальность, мигом забыв о своем бывшем благодетеле.

Три года назад Павел Ипатов (которому Николай Палькин достался от прежнего губернатора по наследству — вместе с проблемами ЖКХ, тюзом-долгостроем, премией имени М. Алексеева и ужасными дорогами) говорил о поэте-юбиляре так: «В России литераторам всегда жилось не очень легко, особенно тем, кто еще имел талант, имел принципы. Так, он не ломал себя под конъюнктурные какие-то вещи». Ну конечно же, всю свою жизнь Николай Егорович отстаивал принципы. Какая там, помилуйте, конъюнктура? Все искренне, от чистого сердца, простыми словами. Ну очень-очень-очень простыми.

Сперва Палькин принципиально писал здравицы то к юбилею Октября, то к запуску очередной ракеты: «Мы в песне славим людей труда / Гори-гори, не гасни советская звезда» (кстати, накал официоза в этом тексте был так велик, что в наши дни стихи стали выглядеть почти пародийными — недаром Егор Летов даже взял их для своего соцартовского альбома). Затем Палькин столь же принципиально вымарывал Октябрь из своих сочинений, загоняя в тень слово «партия» и внедряя Бога прямо-таки квадратно-гнездовым методом. Как человек, чья витальность в разы превосходит его поэтический талант, Палькин всегда был при власти, даже когда не занимал никаких официальных должностей. Он всем был лоялен — тем и ценен. От другого витринного символа Саратовщины, калача, Николай Егорович отличался лишь тем, что калач, даже позавчерашний, все-таки был съедобным, а стихи Палькина, даже самые актуальные, уже в момент их появления на свет оказывались немногим питательнее пенопласта. «Саратов мой, Саратов мой, / Люблю тебя я всей душой»… «Мои идеи и закуски / Попахивают стариной»… «Мне и сегодня смех любой доярки / Милей, чем смех московских поэтесс»…

Было время — наш поэт восхищался трилогией Брежнева, было время — яростно клеймил джинсы и «распоясавшуюся печать», было время — посвящал прочувственные строки вице-губернатору Владимиру Марону. Раньше Николай Егорович считался обкомовской креатурой, потом стал губернаторским любимцем. Раньше издавался на средства КПСС, затем на деньги местных налогоплательщиков. Около года назад, когда многие саратовцы удивлялись внезапному перемещению милицейского генерала Синюкова в культурное министерство и предсказуемо язвили насчет «фельдфебеля и вольтеров», Палькин без малейших колебаний одобрил назначение, сообщив в интервью, что Владимир Николаевич — «человек высокой административной культуры». Ее, надо думать, новый министр и проявил, призвав восьмидесятитрехлетнего ветерана «для выработки приоритетных направлений политики» в подведомственной ему сфере. Теперь-то музы в надежных руках профессионала с большим стажем…