Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) - [9]

– Ну, поздравляю, поздравляю вас, – говорил Сергияковлич. – Я был уверен, что у вас все будет в порядке. Не надо только бояться. Вот и прекрасно, я очень рад за вас. А вы сами рады? Довольны?

– Да, конечно, – сказала Дина Борисовна, но голос у нее был не очень веселый. – Я вам очень благодарна, вы так за меня болели все время. Только знаете, сегодня я почувствовала одну неприятную вещь. Может, это покажется странным, но мне было стыдно ставить им отметки, – будто раздаешь какие-то призы.

– Да, это действительно странно. Как же можно без отметок.

– Нет, я, конечно, понимаю, что без них, наверно, нельзя, но вот у меня было такое чувство. И потом, кажется, я не очень хорошо рассказывала.

Не только вы, Дина Борисовна, и у автора тоже получилось «не очень хорошо». Вторая повесть «Я хочу в Сиверскую» интонационно перекликается с «Таврическим садом». Начинается она так же – с жалобы на сложную детскую жизнь:

Когда я вернулся из школы, мамы еще не было, и я сначала обрадовался, но не очень, потому что все равно ведь, подумал я, она скоро вернется и все узнает.

Мне было так плохо, что я даже забыл посмотреть из окна, как летит снег, вверх или вниз, а сел на стол и начал раскачиваться взад и вперед, хотя ничего такого уж страшного не произошло, и троек я получил меньше, чем Фимка, и по поведению тоже было хорошо, и даже были две пятерки – по истории и по географии. Некоторые прямо завидовали мне, но это, конечно, неважно, потому что мама скажет, что ей совершенно безразлично, как кончает четверть какой-то Фимка или всякий другой ученик нашей школы. Она возьмет табель, наденет очки и начнет водить ногтем по отметкам, а потом придет в ужас. Но не сразу за все, а будет приходить в ужас за каждую тройку в отдельности, а это будет гораздо дольше, чем если бы за все сразу, и хуже всего, если под конец она скажет, что не пустит меня на каникулы к Вадику в Сиверскую. Это будет настоящая гибель.

Саша – главный герой – убеждает читателя, что он очень хочет поехать в Сиверскую к своему «гениальному другу Вадику», который «и на лыжах, и на коньках, и в лесу все знает, и приемник; и все мне объясняет, а я только слушаю, открыв рот, и больше ничего». Но мама Саши ознакомилась с оценками сына, потрясла очками и решила наказать нерадивого ученика – запретить ему поездку к его «гениальному другу». Саша начинает ныть и обещает исправить оценки. Вадик пишет другу «завлекательные письма», обещая Саше множество развлечений:

«А Кадыра, – было написано в этом месте, – который прыгает с трамплина, боится моей Таньки и при ней не ругается и не воображает, ни в школе, нигде. Ты зря думаешь, что Танька нам помешает, потому что она, конечно, не изобретает и ничего такого, но зато она поет и по-французски тоже, и это, помнишь, как Эдита Пьеха: „Та-та-та-ра-ра“. И знаешь, вообще, когда она вечером сидит и крутит ручки у телевизора, у нее волосы длинные и просвечивают, это ужасно здорово. Я не могу тебе объяснить почему, но вот увидишь, тебе тоже понравится…»

Попытки Саши исправить оценки провалились. На уроке истории он вместе с одноклассниками заявляет, что не готов ответить, и получает двойку, которую уже невозможно исправить. Саша прячет классный журнал, а потом бежит на вокзал, чтобы уехать в Сиверскую – к Вадику, Таньке и Кадыре:

Я бежал и думал очень быстро и про все сразу: и про маму, и про журнал, и про Стеллу, и, главное, я думал, что, может, еще не все кончено, мы пойдем ловить рыбу, и у нас с Вадиком хватит времени обо всем поговорить, и мы обсудим с ним и с Кадырой тоже, кем надо быть, чтобы не стать негодяем, и может, тогда все уладится и снова можно будет жить хорошо и интересно, что бы там с нами ни случалось.

Говоря об этой повести Ефимова, понимаю нечто относящееся ко всем его детским вещам. В пересказе они звучат намного лучше. Портит впечатление цитирование. Сюжеты неплохо придуманы, правильно расставлены смысловые ударения. Для своего времени они, действительно, без ерничания, прогрессивны. Все портит деревянность интонации, какая-то внутренняя неподвижность, не позволяющие увидеть бегущего «на последнем дыхании» Сашу, почувствовать страх Бори Горбачева перед гопниками, оккупировавшими Таврический сад. Описывается все правильно, верно, сознание соглашается с автором, но читательское чувство не может собрать из напечатанных слов картину. Кажется, что стоит только переставить местами слова, где-то немного ужать текст, и «заиграет». Музыка, увы, не звучит.

Но объективные современники оценили первую книгу молодого автора иначе. Ефимов-мемуарист, к сожалению, обходит вниманием интересный момент. В скромности его упрекнуть нельзя, но некоторые детали как бы проваливаются. Очень скоро последовал отклик на «Высоко на крыше». И не где-нибудь, а в «Новом мире». В последнем номере за 1964 год мы находим отклик на книгу молодого ленинградского прозаика. Да, в скромном разделе «Коротко о книгах».

Но «Новый мир» создавал репутацию иногда одним только упоминанием какого-то автора. Автор заметки крепко хвалит Ефимова:

Повести и рассказы И. Ефимова неназойливо несут читателю моральные идеалы честности, искренности, справедливости. Они лишены нравоучительности, но незаметно действуют и на маленьких, и на взрослых читателей своей направленностью. И. Ефимов «снимает» дидактику юмором, необычной деталью, неожиданным поступком. В этом сказывается вкус, а вкус – дело редкое.