Совсем другие истории - [13]

Но пустыней он не был. Прозвучал выстрел. И тогда из-за камней, обходя его широким кругом, показались люди, вооруженные сетями и веревками, палками и арканами. Они шумели и улюлюкали, но не могли скрыть страха. Конь взвился на дыбы, потрясая передними копытами и крутясь на месте, словно безумный, чтобы встретить врагов лицом к лицу. Человек попытался отступить. Им обоим случалось сражаться — они знали, как отразить нападение и спереди, и сзади. Но вот копыта коня соскользнули с обрыва, отчаянно забились, ища опору, руки человека схватили воздух, громоздкое тело потеряло равновесие и рухнуло в бездну. В сорока локтях под обрывом выступающий край утеса, склоненный как раз под нужным углом к морю, отполированный веками жары и холода, влагой дождей и солнечным зноем, ветром и снегом, рассек тело кентавра именно в том месте, где торс человека превращался в спину коня. Там и окончился его полет. Человек наконец-то лежал на спине и смотрел в небо. И только глубокое море над головой с маленькими неподвижными облачными островами и вечная жизнь. Человек повернул голову в одну сторону, потом в другую: лишь бесконечность моря и бесконечность неба. Он посмотрел на свое тело. Кровь текла на камни. Получеловек. Человек. Он увидел, как с небес к нему идут боги. Пришло время умирать.

Эскиа Мфалеле. На тихой улочке

Эта улочка слыла самой спокойной и тихой во всем Ньюклэре. И не то чтобы она отличалась от других чем-то особенным. Те же помои, мухи, те же моченые конские яблоки, та же пузатая ребятня с высохшими потеками мочи по ногам. Такие же тележки лоточников тащились по улице, да слышался цокот копыт перекормленных лошадей.

И дома на этой улице ничем особенным не отличались. Крыши покосились и словно ожидали, когда налетит очередной вихрь, вырвет их из дремотного покоя и довершит начатое дело. Вдоль улицы тянулись жаровни со столбами дыма, который поднимался в небеса и оседал на всем, что ни было в округе. Заблудшие куры с затаенным удовольствием снимали пенку с какашек, оставленных ребятишками. Не обделена была улица и тощими побрехивающими псами, и облавами полиции не столько на торговцев, сколько на их пиво.

И все же улица не расставалась со славой самой тихой в Ньюклэре. Все, что происходило в этом мире, случалось не здесь, а у соседей.

А вдруг здесь произошло такое, что обитатели улицы долго потом скорбно качали головами и переглядывались так, словно уже за углом их ждало проклятие и моровая язва на все сто лет вперед.

Старик Лебона просто зашелся смехом — да так, что даже стало страшно, что он задохнется от этого смеха, а поможет ему в этом его вечный бронхит.

— Поглядите-ка вокруг, — говорил он, — везде одно и то же. Не знаешь, чего от народа ждать. Разве кого удивит, что проклятие Божие остается на черных людях? — И он снова захохотал.

— Вот увидите, что будет, — сказала Келеди и потерла грудь, чтобы унять зуд от прибывающего молока. Это была ее любимая присказка — так она подогревала интерес слушателей, хотя сама вряд ли могла сказать, что же такое они увидят.

Вдова Маню сказала:

— А вот вспомнилось мне, что случилось однажды в бурском городке Винбурге. — И она устремила вдаль мечтательный взгляд, а остальные женщины стали смотреть на нее и на ее живот, который в очередной раз вылезал из-под передника в цветочках. — Как сейчас помню — ведь я была снова брюхата, носила кого же это?

Ну да, Люси, она у меня была четвертая. Та, которую ты, Коту, посылал вчера в лавку за мясом.

Кое-кто высказался в том смысле, что это случилось, когда констебль Тефо первый раз вышел дежурить в воскресенье вечером. Однако другие говорили, что это было, когда отчаянные головорезы из племени басото, которых прозвали «русскими», стали угрожать войной. И уж разумеется, после случившегося улица вернулась к тому, что ее обитатели называли спокойной жизнью.

Если констебль Тефо предполагал остаться в стороне от уличных сплетен, то он очень сильно ошибался. А само такое желание указывало на то, что он боялся быть втянутым в чужие дела.

Это был симпатичный и высокий человек, не настырный и не назойливый, а полицейского в нем только и было, что униформа. Во многих отношениях он был редкой птицей среди полицейских. Начальство относилось к нему с подозрением. Оно считало, что для хорошего стража порядка и блюстителя законности он слишком мягкий. А ведь для людей он именно страж и блюститель — для этого его и взяли на работу.

Поползли слухи, что Тефо влюбился.

— В конце каждого месяца сюда приезжает женщина, и он всегда ее целует. Иной раз думаю я, что поцелуи эти слишком уж долгие, — так считала Маню.

Казалось, никому и в голову не приходило, что эта женщина может быть его женой. Конечно, могло быть и так, однако оказалось, что жены у него не было. В сорок лет он все еще был не женат.

Маню чуть ума не лишилась, когда констебль Тефо заглянул к ней купить маисового питья.

— Вот увидишь, что будет, — изрекла Келеди, растирая зудящую от молока грудь.

По-прежнему Тефо оставался на посту, похожий на скалу: непокорный, надежный и грозный; обходя вверенный ему участок, он не позволял себе раздражаться и выходить из себя — и когда слышал тонкие намеки на толстые обстоятельства, и когда видел многозначительные ужимки и спиной чувствуя бронебойные взгляды.