Современный грузинский рассказ - [176]

Конечно, не с неба «свалились», конечно, на вполне конкретной почве стояли группировавшиеся вокруг «Цискари» молодые литераторы. Они чутко выразили общественную потребность, которая состояла, помимо всего прочего, в том, чтобы воздать должное самому обычному современнику, увидеть, как движется его жизнь, что составляет круг его забот, рассмотреть в простом человеке личность, единственную и неповторимую, а не частицу бесконечной массы.

Не существование скромного индивида, а вечное чудо жизни… Прямой и открытый пафос.

Литература всегда ведет со своим читателем разговор о гуманистических ценностях. Каждое писательское поколение делает свои акценты в этом разговоре.

Это поколение не стеснялось проповеднического тона, и если утверждаемые им истины кажутся подчас очевидными, подумаем над тем, какие усилия требуются для доказательства подобных очевидностей. Многие рассказы этого сборника стали документами хоть и недавнего, но прошлого; была, значит, необходимость в той страстности, с которой провозглашали свое кредо молодые тогда писатели. К примеру, Эдишер Кипиани доказывал, что форма и существо человека могут разительно не совпадать, а мы, уделив слишком большое внимание чисто внешним жизненным атрибутам, проходим мимо главного и драгоценного, как тот киношник, который снял руки замечательной ткачихи и проигнорировал ее «некиногеничное» лицо («Руки»). Доказывал он и то, что для каждого из нас важнее всего не казаться, а быть, быть самим собой всегда и во всем; отступление от этого правила губительно для личности («Гобой»). Такого рода «моралите» выглядят весьма простодушно и придают неповторимое обаяние старым теперь рассказам. Дело, наверное, в том, что авторы их, впадая в проповедничество, не торопились учить своих читателей, не воспаряли над ними, а вместе с ними открывали непреходящую ценность многих, кажущихся элементарными жизненных истин.

Гурам Рчеулишвили погиб совсем молодым и сделал далеко не все, что было ему предназначено. Он остался писателем, чье творчество бесспорно сказалось и на определении круга этических проблем, волновавших его вместе со сверстниками, и на форме их обращения к читателю. Вчитайтесь в «Алавердобу». Пульсирующий, нервный слог, в котором нет и следа тяжеловесной «восточной» цветистости, пылкое неприятие любой формы ради формы, любой фальши — прекрасный своей давней традиционностью праздник рассмотрен до экзальтированности остро, и увидено в нем многое, что ускользнуло бы от более спокойного и умиротворенного взгляда. Что это, как не обращение к читателю: думать, пробуждаться, мучиться вместе?

Рассказ Г. Рчеулишвили «Батарека Чинчараули» — еще один раритет «шестидесятников» — это они на многие лады доказывали, как хрупка и драматически конечна человеческая жизнь, какой постоянной чуткости и бережности требует.

Это они не хотели мириться с малейшими отступлениями от собственных представлений о нравственности и добре. Какой мрачной и неправедной силой выглядит отец погибшей Мзии Батарека Чинчараули! А как тяжело карается моральное предательство в рассказе Арчила Сулакаури «Нежная ветка ореха»! Ситуация из житейски заурядных (когда-то двое расстались, потому что юноша не захотел лишней ответственности), но какие зловещие тона приобретает встреча героев. Адовы муки испытывает герой рассказа, видя, сколь неотъемлемой принадлежностью тупого и сытого быта в мужнином доме стала та, которую он любил. Бескомпромиссный, суровый и справедливый суд, в первую очередь над самим собой. Жесткая мысль о том, что моральное отступление мстит не только тому, кто отступает, но и другим людям.

И — предельная напряженность внутреннего монолога, стремительное движение от малозначительных бытовых пустяков к глубокой жизненной драме. А. Сулакаури — лирик, тяготеющий к изысканному письму, но и интерес его к насущным социальным проблемам неизбывен. Тоже характерно для того поколения…

И отношение литературного героя к миру, и сам этот мир — в процессе становления. Это ломкая и подвижная действительность, в ней много кризисных моментов, способных сильно и неожиданно обнажать существо человека. Не случайно, по-видимому, в произведениях «шестидесятников» так часто появлялись подростки, пристально всматривающиеся во «взрослую» жизнь. В какой-то мере сказывалась живая память молодых писателей о недавнем своем детстве и отрочестве. И все же, скорее, герой-подросток, с импульсивными движениями его души, был нужен, чтобы раскрыть вместе с ним — и раскрыть с неожиданной стороны — механизм человеческих взаимосвязей. Рассказ Тамаза Чиладзе «Пятница» — пример довольно типичный. Мальчик Миха — это Пятница, безуспешно ищущий своего доброго Робинзона, и все в окружающей его жизни после ухода матери из дома находится словно бы не на своем месте, даже кличка Робинзон присвоена откровенным жуликом. И если нет очевидного, обращенного против Михи зла, то и направленного на него добра тоже нет, и нет успокоения и покоя его сорвавшейся с зыбких опор душе. Психологизм не давался легко молодой грузинской литературе, но и обретения ее в анализе сокровенно-человеческого — налицо… Слишком сильна в такой прозе проповедь любви и добра, чтобы она опустилась до пошлых мелочей быта, ушла в них — только необходимые знаки быта, «привязки» к обычной реальности, главная же реальность — несущийся поток острых и больных реакций подростка на первые пришедшие к нему испытания, на поведение и характеры связанных с ним людей.