Современный египетский рассказ - [102]

Уста Джабер сложил листок, вложил его в конверт и передал девушке. Адреса он не знал. Неожиданно он почувствовал гнетущую усталость от испытанных переживаний. Чтобы скорее отделаться от своей посетительницы, он показал ей рукой на дорогу, ведущую к почте. Шамаа вообразила, что вся эта история с письмом закончилась благополучно и осталось лишь пойти на почту и отправить письмо. А потом… что ей делать потом?.. Ходить на почту и спрашивать, не пришел ли ответ от брата? Слезы все еще лились из ее глаз, но грудь уже стала дышать ровнее. Она думала о четверти фунта, которую удалось сохранить, о письме к брату, о сладости ожидания. Она представила, как будет ходить каждый день на почту и сидеть на лавочке перед входом, дожидаясь почты из районного центра, и слезы ее сразу высохли, в глазах появился блеск, такой ее мог бы полюбить каждый, кто взглянет на нее.

Ну а что уста Джабер? Он сидел на своем месте у швейной машинки, перед ним лежала груда материалов. День еще только начался, клиенты ждут, когда он сошьет им одежду, но руки не слушались его, он чувствовал себя разбитым. «Отрежьте немому ногу, — вспомнил он народную поговорку, — и он заговорит».

«Шамаа может только плакать… — думал уста Джабер. — Она знает, что брат ее уехал, и все… Может быть, Шамаа заговорит от горя разлуки? Кто знает!» Бог даст — впредь ему будет хватать заработка от его шитья и не придется копаться в заботах и бедах людей, которых день ото дня становится все больше и больше.

Что делать? Ну не знает он адреса Ваниса, и Шамаа не знает. Ванис уехал, уехал в какую-то арабскую страну. Когда он уезжал, он еще не знал, где остановится, обещал сообщить адрес, когда найдет работу и крышу над головой. Перед отъездом он поделился с устой Джабером своими финансовыми планами. Сколько будет получать, сколько тратить, сколько откладывать, чтобы начать жизнь по-новому здесь, в деревне. Сказал так и уехал. И со дня его отъезда о нем ни слуху ни духу. Прошел год, потом другой, а Ванис так и не прислал своего адреса. Уста Джабер все никак не мог понять этой истории с адресом, а Шамаа и подавно ничего не понимала. «Может быть, если б я спросил ее об адресе, она бы поняла, в чем дело, и заговорила», — с грустью подумал уста Джабер.

Вопрос его повис в прозрачном воздухе утра… А у дверей почты одиноко сидела Шамаа.

Пресс-конференция блаженной Мубараки

Пер. Г. Ковтунович

Приезжего в деревне видно сразу: его походка, движения, одежда, запах — все говорит, что он — чужак. Ну а если таких целая группа, и у всех светлые волосы, голубые глаза и белая румяная кожа, и вышли они из автобуса с дымчатыми стеклами, и автобус этот распространяет приятный незнакомый запах, тут уж всем ясно: приезжие — иностранцы.

Они приехали в деревню как раз в рыночный день, в четверг. Говорят, что четверг, день, предшествующий пятнице, когда все отдыхают, выбрали рыночным днем не зря. Ведь в этот день продают и покупают, а потом едят и насыщаются больше обычного. А от сытости плоть начинает играть. Уж беднякам-то это хорошо известно.

Выйдя из автобуса, иностранцы очутились на рыночной площади. Деревенские сразу обступили их.

— Иностранцы?! — сказал один из тех, кто просто так, без дела, шатаются по рынку, глазея на женщин и рассматривая товары. Другой, недоучившийся студент, поправил его:

— Путешественники!

Но здесь вмешался третий:

— Это — туристы!

И разгорелся жаркий спор — как правильней их назвать: иностранцы, путешественники или туристы.

С появлением иностранцев рыночная площадь притихла. Руки торговцев и покупателей перестали ощупывать, перебирать и отбирать товар. Смолкли просьбы об отсрочке платы или о выплате по частям. Никто уже не клялся, что в данный момент карманы его пусты — даже ржавого миллима нет, — но придет долгожданный, благословенный день и появятся деньги, сомнения ни к чему — Аллах милостив!

В толпе иностранцев был один человек со смуглой кожей — араб. В руках он держал короткую палку, которой отстранял любопытных, расчищая дорогу туристам. Его вид удивлял людей, потому что он двигался так, будто его била дрожь. Он разговаривал с деревенскими по-арабски, а с иностранцами — на каком-то чужом, непонятном языке.

Студент-недоучка показал на него и сказал:

— Египтянин, как и мы?

А кто-то добавил:

— Похоже, что у него во рту несколько языков, а не один.

Смуглый господин показал на рыночную площадь, на народ и что-то сказал, ни один из деревенских не понял, что именно.

Студент-недоучка решил объяснить:

— Он — гид.

А один из праздношатающихся опять его поправил:

— Переводчик.

Но вот иностранцы вынули из сумок фото- и кинокамеры. Фотография для деревенских — святое дело. Поэтому вся площадь затаила дыхание, только щелкали затворы да загорались яркие вспышки фотоаппаратов. Люди стояли, не шелохнувшись, боясь вымолвить хоть слово. Рыночный маклер прервал молчание вопросом:

— А где Мубарака? Ее фотография — лучший сувенир.

В каждой египетской деревне есть своя блаженная. Никто не знает, откуда и когда она появилась. Просто однажды возникла из небытия и с тех пор каждый четверг приходит на рыночную площадь еще до рассвета и исчезает с закрытием рынка. Никто из деревенских не знал, где она живет, что ест. Никто никогда не расспрашивал ее ни о чем. И Мубарака превратилась в одичавшее животное, люди стали избегать ее. Она приходила и уходила в молчании. Когда кто-нибудь пытался с ней заговорить, то быстро убеждался, что это бесполезно — она словно потеряла дар речи. В рыночный день у Мубараки было одно-единственное занятие, которое всем давно известно: явиться на площадь с жаровенкой в руках. Она подбрасывала в огонь благовония из сумки, висевшей у нее через правое плечо. Время от времени она дула на угли, чтобы разжечь пламя. Подходя к каждому торговцу, она окуривала его товар. Продавец, как бы в благодарность за ее внимание, давал ей малую толику своего товара. Поэтому к концу дня в сумке у Мубараки можно было найти все, чем торговали на рынке: лепешку, кусок мяса, кукурузу, помидоры, листья салата, кусок материи размером в ладонь…