Современный детектив ГДР - [4]

Немного позже она спросила его, хочет ли он разойтись. При этом она не глядела на него. Конечно, он думал о разводе, но уже понял, что не может представить себе жизни в доме, где нет ее, и не может представить себе жизни с другой женщиной. И он ответил ей отрицательно. В ответ на его вопрос, не собирается ли она уйти навсегда к Брумерусу, она только пожала плечами и промолчала. Он не стал допытываться.

И внешне все осталось, как было. Гости, которых они любезно принимали, не подозревали, что перед их глазами разрушенный, в сущности, брак.

Он пытался навести справки о своем сопернике. Но кроме того, что Брумерус постоянно живет в Мюнхене, что он явно располагает большими средствами и связан со строительным делом, ничего не смог выяснить. Этими скудными сведениями и пришлось удовлетвориться.

Постепенно отношения между доктором Мараном и его женой стали походить на спокойную дружбу. Возможно, что так бы и тянулось годами, если бы за несколько месяцев до выстрела Маран не обратил внимания на странные нервные вспышки жены, после которых она подолгу оцепенело глядит в пустоту.

Сначала Маран не мог разрешить этой загадки. Но как-то летом, в необыкновенно ясный день, он вернулся домой неожиданно рано; дом был пуст. Он удивился, хотя ничего неладного не заподозрил. Комнаты, по которым он слонялся без дела, казались ему берлогами и нервировали его; он вышел на воздух и зажмурился от ослепительного солнца. Впервые он снова окунулся в лето, которого давно уже не замечал из-за работы, услыхал деловитое жужжание пчел, увидел бесшумное снование мотылька, вдохнул опьяняющий запах сена. Он побродил по газону, распахнув воротник рубашки и держа руки в карманах брюк, потом поднялся на косогор позади дома и направился в лес.

И вдруг остановился: в лощинке, в зарослях ежевики лежала его жена. Казалось, что она укрылась в норе: она лежала, свернувшись калачиком, сомкнув глаза и прикрыв ладонью правое ухо, — только бы ничего не видеть и ничего не слышать.

Он насторожился, глядя на нее: все это было очень странно. Чтобы не испугать ее, он подошел к ней довольно шумно, так, что она услыхала его шаги, и сел рядом с ней. Он отщипнул клочок мха и, вертя его, принялся рассказывать. При этом он старался, чтобы голос его звучал успокоительно-ровно. Он сделал вид, будто это обычное дело — сидеть именно здесь, именно так и говорить. Он рассказал о своей работе, о маленьких успехах, о маленьких неприятностях, попросил у нее совета, но сам же и ответил себе и — незаметно, как ему казалось, — перешел к ее собственным проблемам. Она вдруг приподнялась.

— Перестань! Перестань же наконец!

Он промолчал.

— Мне все безразлично, — сказала она.

Он с огорчением увидел, что лицо у нее заплаканное.

— Ах, Маргит! Посмотри вокруг! Лето…

И осекся. Она вскочила, она стояла перед ним, кипя злостью.

— Больше ничего от тебя не дождешься! — сказала она. — А я чувствую себя так, словно меня схватили за горло!

Она резко повернулась и побежала к дому. А он все сидел, и левая рука его машинально теребила клочок мха. Он видел, как бежит Маргит, его жена. В эти минуты она ненавидела его, он это почувствовал. Он медленно встал. Ему не хотелось уже возвращаться в дом, не хотелось видеть ее. В нерешительности он бродил по участку.

Потом он услыхал шум внизу на шоссе — это ехала «боргвард изабелла». За рулем он разглядел Брумеруса. Рядом с ним сидела какая-то женщина. Она была молода и беззаботна, она смеялась, и в тот миг, когда машина мчалась мимо ворот, Маран увидел, как женщина положила руку на плечо Брумеруса и тыльной стороной кисти ласково провела по его щеке.

Он отвернулся. Поднимаясь к дому по душистому газону, на который он не взглянул, Маран принял решение убить Брумеруса.

6

И вот он стоял у двери и видел горе жены. Дождь усилился.

Маран сказал в пустоту:

— Теперь ничего не изменишь, Маргит, он мертв. У тебя не нашлось бы силы расстаться с ним. Ты это знаешь. И знаешь, что расстаться с ним ты должна была. Я не хотел, чтобы ты унижалась.

Всхлипывания жены стали тише.

— Пусть другие, — продолжал он, — смотрят на это, как им угодно, пусть осуждают меня… Можешь ударить меня, я, видит бог, не обижусь… Только постарайся понять, что я не хотел, чтобы унижали человека, которого я очень люблю. — Он пожал плечами, повернулся к окну, поглядел в окно. — Что мне было делать? Говорить с тобой? Ты бы отвечала одно и то же: «Знаю, но я люблю его, я не могу иначе!» Говорить с Брумерусом? Ты и сама понимаешь, что это ничего не дало бы. Чем он владел, то держал крепко, на других людей ему было наплевать.

Он не знал, перестала ли она всхлипывать, или шум дождя так усилился, что заглушал все прочие звуки. Он не обернулся, потому что хотел сказать еще это: «Я оттого так хорошо понимаю тебя, что люблю тебя по-прежнему». Он вздохнул и сказал:

— Ты не могла с ним расстаться, поэтому я взял все на себя.

Теперь он обернулся. Жена уже не лежала, она сидела в углу кушетки, подобрав ноги, и глядела на него молча.

Маран тоже умолк.

Какой смысл был говорить еще? В сущности, он сказал все, что надо было, он объяснился, принимала ли она его объяснение или нет, а главное — где-то лежал мертвец, где-то лежал убитый, и это определило теперь их судьбы, какие бы еще слова ни были сказаны.