Современный болгарский детектив - [200]

— А есть ли вероятность, что Искренов снабдил Безинского пресловутым синофенином до тринадцатого февраля?

— Нет такой вероятности, — успокоил я его. — Во-первых, Покер тертый калач, во-вторых, остается неясным, почему он принял эти чертовы таблетки именно тринадцатого числа, после пяти часов, и, в-третьих, как я тебе объяснил, мы произвели повторный обыск в его квартире. Ребята распотрошили телевизор, отодрали обои — все надеялись что-то найти. Каким бы чудотворным ни был синофенин, у него нет ног и он не мог сам выползти на улицу. Безинский навряд ли его выбросил, насколько мне известно, мертвецы не имеют привычки прогуливаться.

— Наконец-то ты изрек что-то умное.

— В моей скучной практике было два потрясающих случая с воскрешением, хотя потом оказалось, что воскресшие вообще не умирали. В этом плане удалец Покер исключение... Плохо то, что он мне симпатичен!

— Кто? Безинский?

— Нет, Искренов. Он как-то странно меня обвиняет, и, что удивительно, иногда я действительно испытываю перед ним чувство вины.

— У тебя что, не все дома? — Шеф повертел рукой у виска, словно ввинчивал лампочку.

— Ты же сам не пожелал отправить меня вовремя на пенсию.

Я налил ему пива и, выждав, пока осядет пена, снова долил.

— Трудно мне, Божидар. Отвратительно, что все — и Искренов, и свидетели — спешат мне помочь. Они просто жаждут сообщить правду и припомнить какую-нибудь каверзную деталь. Причем делают это с такой удивительной добросовестностью, словно заранее сговорились или словно кто-то из них считает меня круглым дураком.

— И он правильно делает, — бросил ехидно Шеф.

— Кто?

— Да тот, кто считает тебя круглым дураком.

Божидар погасил недокуренную сигарету и со страдальческим видом вытянулся в кресле.

— У меня голова раскалывается, даже плакать хочется. И все, наверное, из-за твоей нерадивости.

— Думаю, это из-за солнца и богатого улова. Ты сегодня был блистателен.

— Проклятый судак или поумнел, или стал вегетарианцем.

— Дать тебе анальгин? — Я с готовностью поднялся.

— Не надо. С тех пор как ты меня занимаешь рассказами о Безинском, я вообще не употребляю лекарств после алкоголя. Особенно если таблетки — из рук друга.

— Ты прав, — согласился я. — Лучше жить больным, нежели умереть здоровым.

Божидар повернулся, и его взгляд с восемью диоптриями остановился на книжном шкафу, на фотографии Элли. Фотографию я сделал год назад фотоаппаратом внучки «Смена-4». Девочка обняла пестрый мяч; ее ручонки с трудом охватывали его блестящую поверхность, глаза смеялись, а во рту, на месте выпавшего молочного зуба, виднелась смешная дырка. Шеф помрачнел, чувство вины снова вспыхнуло в нем, как приступ мигрени.

— Я все забываю тебя спросить... как Вера?

То ли от жары, то ли из-за его дурацкого сочувствия мне стало плохо. Я ощутил на своей руке его ладонь, но в этот момент у меня не было даже сил, чтобы ему простить.

— Почему бы тебе не спросить, как я себя чувствую? — нашелся я все-таки, чтобы уж совсем не раскиснуть.

13

Жара изматывала меня и делала медлительным. Я перечитывал показания свидетелей: интуиция подсказывала, что в их хаотичных ответах, путаных признаниях и лживых показаниях кроется нечто такое (пусть на первый взгляд и незначительное), что могло бы привести меня к прозрению. Но, как я ни старался, все равно не мог осознать и постичь это ни разумом, ни сердцем. Я чувствовал себя усталым и мелочно-раздражительным. Раздался резкий телефонный звонок — звонил с проходной постовой милиционер.

— Товарищ полковник, — бодро сказал он, — вас ждет молодой человек. Говорит, ваш зять.

Я неосознанно смял лист бумаги и от волнения почувствовал дурноту. Симеон пришел ко мне в тюрьму!

— Немедленно пропустите его! — Голос у меня дрожал и звучал довольно резко, словно человек, с которым я разговаривал, в чем-то провинился.

Прежде всего я пошел в туалетную и как следует ополоснул лицо. Холодная вода успокоила, ко мне вернулась уверенность. Потом я заглянул в буфет и взял две чашки кофе. Когда я появился в своем кабинете, Симеон расположился в кресле, и я невольно сравнил его с преступником. Это сравнение подтверждало, что во мне сработала профессиональная привычка, хотя сейчас мне предстояло не задавать вопросы, а слушать. На Симеоне были белые джинсы и просторная индийская блуза в сеточку. Он не походил на доцента по физике, на человека, которому подвластны величественные тайны природы; его непосредственность в большом и в малом действительно казалась очаровательной.

— Это и есть храм добродетели? — с нескрываемой иронией спросил Симеон.

— Мой кабинет, — ответил я сдержанно.

— Он выглядит довольно тесным и обшарпанным.

— Это не танцевальный зал. Тут приходится вести беседы, иногда очень неприятные.

Наступила долгая неловкая пауза. Я почувствовал, что кажущаяся выдержка начинает изменять Симеону: он нервничал, хотя и старался держаться непринужденно.

— Я не могу выпить два кофе, возьми себе один, — предложил я. — Сожалею, но у нас не дают джин.

Симеон закурил, и на его мальчишеском лице проступила неподдельная грусть. Я почувствовал, как ко мне снова возвращается надежда, мое тело налилось тяжестью, точно пузырь водой. «А может, у них с Верой все наладится, может, он нуждается в помощи и сочувствии, несмотря на мужское самолюбие?» — подумал я с радостью.