Современная югославская повесть. 70-е годы - [134]

Не удивительно, что мы ощущали: этот человек слишком вошел в нашу жизнь, чтобы мы могли примириться с мыслью, что он навсегда для нас потерян.

Потом он лег и закрыл глаза. Он не испытывал больше ни страданий, ни отвращения. Он был абсолютно спокоен и опустошен, поверивший в то, что спасен и будет жить!

Мы долго искали его — озираясь и рыская взглядами по гладкой равнине. Но его не было. И только заметив, как вдали, над травой то и дело взлетают птицы, точно их кто-то вспугивал, мы опрометью, без колебаний устремились туда. Нас вели Яков и лесник, стреляя на бегу чаще, чем прежде, — не для того ли, чтобы дать понять этому необъяснимо исчезнувшему существу, что мы от него не отреклись.

Мысль о преследователях заставила его открыть глаза: он глядел в высоту, в бесконечное небо, но, по существу, был устремлен в самого себя. И он вопросил себя: «Спасен ли я? Есть ли для меня спасение?» И, не двигаясь с места, лежал, спокойный и умиротворенный, сознавая, что сделал все, что мог, для своего спасения и уже ничто не зависит от него.

И хотя мы бежали наугад, подгоняя друг друга, ибо солнце, склоняясь к острым пикам гор, предупреждало, что день на исходе, о чем можно было заключить и по встревоженным птицам, которые, кружась плотной стаей у нас над головой, искали места для ночлега. Значит, нельзя терять ни мгновения, а надеяться приходилось только на случай или чистое везение, удастся ли обнаружить беглеца.

Взгляд его вновь взмыл в пустынное пространство и остановился на белом, пронзенном светом облаке, которое возникло подобно снежной вершине Прекорницы, и он с радостью подумал, а вдруг он все-таки достиг своей Черногории и что, если его не обнаружат до конца дня, ему удастся достигнуть родины. Поэтому он решил здесь, скорчившись и укрывшись в высокой траве, дождаться ночи.

Устремись вперед очертя голову, мы заметили слева — точно она выросла из земли — одинокую лачужку, у желтой выложенной из тесаных бревен стены чернели две человеческие фигуры. Судя по всему, мужчина и женщина. Они махали нам, как-то замедленно и отсутствующе, точно руки им плохо повиновались. И собака, которой нам не было видно, как-то одышливо выла.

И все-таки он не сумел преодолеть искушения выпрямиться. С трудом держась на исцарапанных, опухших ногах, он медленно повернулся. Он был уверен, что левым глазом — потому что правый был закрыт, как у старца Йоксима, когда тот восставал из мертвых, — увидит обезумевших людей, которые, высунув языки, с пожелтевшими зрачками беззвучно подбираются к нему с ружьями, вилами, топорами, ножами и палками. К своему удивлению, он никого не увидел! А когда раскрыл и тот, другой свой глаз, понял, что он на самом деле один.

Почему тот человек и его жена так долго махали нам, словно навеки нас провожали? Почему их собака так испуганно выла, словно учуяв в нас дыхание смерти? Почему нас охватило отчаяние при мысли о том, что этот человек навсегда исчез? В самом ли деле мы стремились к нему? Или обманывали себя — пытаясь убежать от самих себя? Что происходило с нами?

Чуть погодя он увидел людскую лавину — слева от него она катилась по крутому откосу точно разбитый рой пчел. В обманчивом свете августа ему показалось, будто это не люди, а злые духи, которых он, отчаявшись, что не может убежать от самого себя, призвал наяву, чтобы, спасаясь от их ненависти, обрести право возненавидеть весь мир, который ему приходилось покидать. И он уверовал в то, будто выдумал боль в своем желудке, будто все происшедшее с ним этим пустынным и знойным днем — лишь его собственное видение, какой-то тяжелый и необъяснимый кошмар. И он обрадовался, что теперь навсегда избавится от этого кошмара, вместе с этими нелепыми призраками, исчезнувшими в дрожащем мареве солнечного заката. Он чувствовал, как возвращается к нему сила, но в бегстве не помышлял. Наконец-то он мог определить свое место в этом беспредельном мире, ибо был уверен, что станет жить и после всего минувшего и потонувшего в бездне, сумеет жить так, как следует! Теперь он знал тайну, потому что постиг суть бытия — смысл сущего прежде всего следует искать в любви и красоте. Может быть, поэтому он и захотел одним-единственным взглядом охватить неизмерную ширь этого дикого и неведомого края, где ему удалось победить самого себя! Он оглянулся по сторонам, а потом, освобожденный от страха смерти и страха перед людьми, устремился к высокой зубчатой скале, которая подобно огромному пористому грибу возвышалась посреди волнующейся равнины. Он бежал, не чувствуя ни усталости, ни боли. И даже не опирался на силу своего пращура Йоксима. Ничья помощь ему не требовалась!

Мы понимали: ответ на вопрос, порождавший в нас страх и беспомощность, таился в человеке, который столь необъяснимо у нас на глазах исчез. Поэтому мы не могли прекратить поиски его, хотя нам начинало казаться, что мы его не найдем!

Он стоял на вершине скалы, задыхающийся и счастливый, в то время как внизу бесцельно бродила толпа людей, правда, уменьшившаяся и прореженная. Между бездонными просторами земли и неба она показалась ему жалкой и беспомощной горсткой. Он видел, как люди нагибались к земле и рыскали в кустах, а потом, должно быть, полные отчаяния, что его нигде нет, крутились, как осы, накрытые большой стеклянной банкой. Они казались ему такими ничтожными и несчастными, что он стал сомневаться в их существовании. У него возникло желание крикнуть им что-нибудь обидное или сделать вызывающий жест, так как он был убежден, что избежал опасности, словно уже находился на белой вершине Прекорницы.