Современная словацкая повесть - [2]

Закономерность у Беднара не существует вне случайности, способной трагически распоряжаться даже судьбами людей. Нелепо, например, погибает рядовой солдат вермахта, коновод Калкбреннер, отправившийся сдаваться в плен к партизанам. Кстати говоря, впервые в словацкой прозе здесь дана попытка отказаться от сплошной черной краски в изображении немецкой армии. И на противоположной стороне сражались не роботы и не одни только отъявленные садисты и патологические убийцы. Там тоже были люди, одетые в военные шинели, задавленные фашистской муштрой, но сохранившие в глубине души проблески совести и здравого смысла. К концу войны к ним приходило прозрение, и они тоже по-своему стремились стать достойными звания человека. Глубоко прав был известный словацкий критик Александр Матушка, в свое время активно выступивший в защиту Беднара и точно определивший главную направленность его творчества:

«Больше, чем сражение на поле боя, Беднар стремится изобразить борьбу в самих людях, — борьбу, которую они ведут с собой и за себя в обезумевшем мире».

С этим общим поворотом к человеку, активному или пассивному участнику событий, связана еще одна немаловажная особенность, характерная для позиции писателя. В цикле произведений середины 50-х гг. Беднар не ставил перед собой задачи создания целостной картины восстания. И хотя событийный узел вынесен им в прошлое, его самого волнует прежде всего настоящее, точнее, связь времен, которая только и может облегчить постижение настоящего. Писатель чувствует деформацию этой связи, места́ обрывов, его настораживают тенденции приспособленчества, приживальческой психологии, уже дающей себя знать в послевоенной действительности. В «Часах и минутах» сам рассказ об освобождении деревни Молчаны советскими войсками стилизован под воспоминания инженера Митуха, разбуженные случайной встречей с Гизелой Габоровой много лет спустя после войны. Такие, как Гизела, оказывается, продолжают жить дальше, как-то приспосабливаются к новым условиям, обустраиваются в мире социализма, исподволь отравляя этот мир своим тлетворным, эгоистическим дыханием. И, следовательно, обществу нельзя самоуспокаиваться, почивать на лаврах, предаваться прекраснодушным иллюзиям. Борьба продолжается — в иных формах, иными средствами, но суть ее остается прежней: борьба за то лучшее в человеке, что только и способно вывести его за пределы узких, эгоистических расчетов навстречу людям, навстречу будущему. Мотив заветов восстания, высокого, морально обязывающего смысла принесенных народом жертв — это главное художественное открытие Беднара будет вскоре подхвачено и мощно развито словацкой прозой 1960—1970-х гг., по-своему отозвавшись в творчестве Владимира Минача, Рудольфа Яшика, Винцента Шикулы и других.

Сам Беднар больше не будет возвращаться к теме восстания. В своих последующих книгах — «Балкон оказался высоковато» (1968), «Горсть мелочи» (1974), «Дом 4, корпус Б» (1977) и других — он все пристальней всматривается в лицо современника; его заботят отнюдь не исчезающие со временем и даже в чем-то усиливающиеся тенденции к атомизации общества, эгоистическое отчуждение людей друг от друга, суетная погоня за материальными благами, в жертву которой нередко приносятся лучшие человеческие качества. Писатель, впрочем, далек от брюзгливого морализаторства. Основным оружием борьбы с нравственными изъянами современного общежития «поздний» Беднар избрал насмешливую иронию, гротеск, сатиру.

«Каждой книге до́лжно быть полемичной, — убежденно сформулировал еще в 60-е гг. писатель, — она обязана полемизировать с непорядками в мире, в человеческих отношениях, в искусстве, литературе и так далее. Зачем нужна книга? Помимо всего прочего, и для этого… Срывать маски не только с общественной лжи и аномалий, но прежде всего с аномалий и дисгармонии в человеке».

Это высказывание хотелось привести не только потому, что оно красноречиво «объясняет» самого Беднара, но и потому, что по своей воинствующе гуманистической сути оно отвечает духу творчества целого отряда молодых писателей, вступивших в словацкую литературу в 70-е и особенно в 80-е гг.

Для Ивана Габая, в частности, исключительно характерна эта деятельная озабоченность состоянием общественного самосознания, негативными чертами и черточками, проступившими или проступающими в облике современного человека. Уже первые его рассказы, объединенные в сборниках «Люди с юга» (1972), «В тени шелковицы» (1973), «Мария» (1976) и других, обратили на себя внимание общей атмосферой достоверного изображения жизни, внутренней серьезностью, «выстраданностью» авторской интонации. Юрист по образованию, давно уже житель столичной Братиславы, Габай в большинстве своих произведений, подобно иным своим сверстникам в Словакии — П. Ярошу, Л. Баллеку, В. Шикуле (как, впрочем, и многим современным художникам из других социалистических стран, вспомним хотя бы мастеров советской «деревенской» прозы), — удивительно постоянен в своей привязанности к родным местам, к миру деревенского детства.

Родившись накануне грандиозных революционных событий, представители этого поколения словацких писателей стали свидетелями и затем участниками могучих процессов социалистического переустройства жизни, за короткое время буквально преобразивших некогда отсталую, патриархально-крестьянскую Словакию. В бурной стремительности этого революционного переворота в материальном благосостоянии, в образе жизни миллионов людей таились, однако, свои психологические опасности слишком резкого разрыва с прошлым. В этом прошлом, наряду со всеми реалиями социально забитой и косной старой деревни, содержалось и то драгоценное духовное наследие, которое на протяжении веков формировало лучшие черты национального характера простого человека-труженика — истовое, ответственное отношение к труду, к земле-кормилице, к матери-природе, к проверенным временем нравственным нормам человеческого общежития. Исследование и бережная селекция этого опыта, сознательная оглядка на отцов и дедов, пристальный интерес к людям старших, уходящих поколений, тревожное беспокойство о будущем — вся эта проблематика составляет центральный нервный узел творчества Габая и близких ему по мироощущению прозаиков.