Современная швейцарская новелла - [13]

Он смеялся, когда слышал, как кто-нибудь говорил: «Вы завтра идете на футбол?» Или: «Уже два месяца идет дождь». Или: «У меня дядя в Америке».

Он смеялся, так все это ему было теперь непонятно.

Но эта история не была смешной. Она печально началась и так же печально завершилась.

Наш старик в сером пальто перестал понимать людей, и это было еще не самое худшее.

Намного хуже было то, что и люди перестали его понимать.

И потому он перестал говорить.

Он молчал.

Он разговаривал только с самим собой.

Он даже не здоровался.

АМЕРИКИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ

Вот история человека, который сам рассказывает истории.

Я много раз говорил ему, что не верю им.

— Вы все выдумываете, — говорил я ему. — Вы все морочите людям голову. У вас разнузданное воображение. Вы обманываете людей.

Но это его не трогало. Он спокойно продолжал рассказывать дальше. А когда же я воскликнул:

— Вы просто лжец, вы обманщик, вы фантазер, вы выдумщик! — он долго смотрел на меня, качал головой, грустно улыбался, а затем произнес так тихо, что я почти устыдился своих слов:

— Америки не существует.

Чтобы утешить его, я пообещал ему записать эту его историю.

Она началась пять столетий назад при дворе испанского короля. Роскошный дворец, шелка и бархат, золото, серебро, бороды, короны, свечи, слуги и служанки. Придворные вельможи, которые на рассвете прокалывали друг друга шпагами, швырнув накануне вечером перчатку к ногам противника. Стражи, трубящие на башнях в фанфары. И бесчисленные гонцы. Гонцы, спрыгивающие с лошадей, и гонцы, прыгающие в седло. Истинные друзья короля и лжедрузья. Женщины, красивые и опасные. И вино. И вокруг дворца люди, которые знали только одно — платить за всю эту роскошь.

Да и сам король не умел делать ничего другого, как только проводить свою жизнь в праздности. И как бы ни жил человек — в богатстве или нищете, в Мадриде, Барселоне или в каком-либо другом месте, — в конце концов каждый день у него похож один на другой, а это становится скучным. Так, одним Барселона кажется прекраснейшим городом в мире, а жители Барселоны стремятся туда, где их нет.

Бедняки мечтают о том, чтобы жить, как король, и страдают оттого, что король считает бедность их уделом.

По утрам король встает, по вечерам ложится в постель, а днем умирает от скуки в окружении своих забот, своих слуг, золота, серебра, бархата, шелка, своих свеч. Его ложе великолепно. Но это всего лишь место для сна. По утрам слуги отвешивают королю глубокие поклоны. Каждое утро одинаковые поклоны. Король к этому привык и даже не смотрит на кланяющихся. Кто-то подает ему вилку, кто-то протягивает ему нож, кто-то пододвигает поближе стул. Люди, которые общаются с ним, называют его «Ваше Высочество» и говорят ему много других красивых слов. А больше не говорят ничего.

Ему никто никогда не скажет, что он дурак или осел. И все, что он услышит сегодня, он слышал уже вчера.

Вот так-то.

Потому короли и имеют придворных шутов.

Тем дозволено делать все, что они захотят; дабы развеселить своего короля, они могут говорить все, что им вздумается. А когда король перестает реагировать на их выходки, он приказывает их убить или убрать от себя каким-либо другим способом.

Был у короля, к примеру, один шут, который коверкал слова. Королю это очень нравилось. Вместо «высочество» шут произносил «чесочество», вместо слова «дворец» он говорил «дверец», вместо «добрый день» — «вот так пень». Мне это казалось глупым, королю — забавным. Он забавлялся этим целых полгода, а точнее — до 7 июля.

А вот 8 июля, когда он проснулся и к нему вошел шут и произнес свое обычное «Вот так пень, чесочество», король однозначно произнес: «Уберите от меня этого шута».

Новый шут, маленький толстый Пепе, нравился королю целых три дня. Он веселил короля тем, что мазал медом стулья придворного окружения короля. На четвертый день он вымазал медом также стул короля, и король перестал смеяться, а Пепе перестал быть шутом.

И вот король приобрел себе нового шута. Это было самое безобразное создание на свете. Новый шут был ужасен. Он был худ и толст одновременно. Его левая нога была кривой, как колесо. Никто не знал, умел ли он говорить, молчал ли он намеренно, или же он был действительно немым. У него был злобный взгляд и неприветливое лицо. Самое приятное в нем было его имя. Его звали Милочек.

Но самое большое отвращение вызывал его смех. Он возникал где-то в глубине его чрева. Вначале это были слабые дребезжащие звуки, усиливавшиеся клокотом, которые затем переходили в отрыгивание. При этом лицо наливалось кровью, отчего он почти задыхался, пока наконец все это у него не вырывалось наружу, взрывалось, грохотало, кричало. Затем он начинал топать, плясать и смеяться. И только одному королю это доставляло удовольствие. Все остальные при этом бледнели, начинали дрожать, и их охватывал ужас. При звуках этого нечеловеческого смеха люди, жившие вокруг замка, закрывали окна и двери, запирали свои лавки, укладывали детей в кровати и затыкали уши воском.

Смех Милочка был самым ужасным из всего, что можно было себе вообразить. Милочек смеялся над каждым словом короля. Король говорил вещи, по поводу которых никому не дано было смеяться. А вот Милочек смеялся.