Современная португальская повесть - [4]

Ад, пригрезившийся полупьяному Алваро, потому так и ужасает его, что в символических картинах открывает перед ним «изнанку» его жизни, без прикрас и ложных приличий. Двадцать лет ежедневного ада — расплата за то, что когда-то богатый крестьянин Силвестре сказал своему сыну Алваро: «Все на свете можно купить, отчего ж не купить благородства». Уверовав в эту истину, Алваро и совершил свой «шаг к пропасти», увлекая за собой сообщницу-жену и всех на своем пути. Ради одного бога — денег — обкрадывает он собственного брата. «Сколько?» — спрашивает он, собираясь платить даже за право исповеди. Откупиться — от бога, от совести, от свидетелей постыдного покаяния мужа — пытается и Мария дос Празерес. Алчность толкает на убийство и старого мастера Антонио. Символично чудовищное несоответствие: руками, которые только что вырезали из дерева кроткий лик богоматери с младенцем, убивает он Жасинто, от которого ждет ребенка его собственная дочь. Старика не столько бесит «бесчестье» Клары, сколько провал его давнишних планов: выдать красавицу дочь за богатого землевладельца. Невольно напрашивается сопоставление судеб Клары и Марии дос Празерес: на наших глазах рискует повториться постыдный торг — деньги за красоту, — но не повторяется. Не потому, что обрывается жизнь Жасинто и Клары, а потому, что кучер и дочь резчика не верят, что «все на свете можно купить», не подходят к человеческой жизни с этой заведомо порочной меркой. Вот этого-то, подслушав их разговор, и не может вынести Алваро. Даже убедившись, что в брачной сделке его «обсчитали», не дали не любви, ни уважения, ни даже покоя, Алваро Силвестре просто не в состоянии понять, что все, в чем он видел смысл жизни, было ошибкой. Диалог кучера и Клары для него становится прозрением, всколыхнувшим в душе всю ненависть, на которую он способен. Не ревность, даже не обида за жену, над которой насмехается Жасинто, а болезненная зависть к людям, способным на здоровую, бескорыстную любовь, толкает Алваро на подлость.

Так замыкается круг, прекращается — на время — цепная реакция несчастий, начатая когда-то браком по расчету. Конечно, было бы упрощением утверждать, что пчелу погубил «золотой» дождь, ведь повесть Оливейры не исчерпывается горькой притчей о человеческой алчности. Задача, которую поставил перед собой писатель, намного шире. «Пчела под дождем» побуждает нас к анализу, к размышлениям, которые выходят далеко за пределы семейных неурядиц Силвестре и его преступления. История, рассказанная Карлосом де Оливейрой, приобретает обобщающий смысл. Бессилие человека перед «дождем» жизни не заложено в нем от природы и не является следствием трагического заблуждения какого-нибудь старого Силвестре из Монтоуро, а порождается вполне объективными причинами. «Все на свете можно купить» — закон, на котором держится определенный правопорядок. И те, кто решится противостоять этой истине, неизбежно вступят в конфликт с его устоями. И тогда, — здесь повторяется смысловой итог повести Мануэла да Фонсеки, — если человек выступает в одиночку — он неизбежно погибает, как пчела под дождем.

Пятнадцать лет отделяют повесть Жозе Кардозо Пиреса «Дофин», вышедшую в свет в 1968 году, от времени публикации «Пчелы под дождем». Целых пятнадцать лет — а кажется, что стрелки часов в гостиной дома над лагуной, принадлежавшему Инженеру, главному герою повести Пиреса, еле сдвинулись с той отметки, где застыли они в мрачном особняке Силвестре. Изменились моды, коляска уступила место мощному «ягуару», в старинном доме теперь есть телевизор, а в винном погребе — виски, но так же, как и Мария дос Празерес, в повести К. де Оливейры мечется по дому и плачет по ночам еще одна португальская мадам Бовари — жена Инженера, Мария дас Мерсес. Та же провинция, то же уединение, скука без перспектив, без надежд, богатство, которое не на что тратить, груз фамильной чести и хороших манер, а главное — то же, что и в «Пчеле под дождем», — разъедающее душу одиночество… Но отчаяние ревниво скрывается, хоронится в глубине души или прикрывается то кутежами, то высокомерной бравадой, то умолчанием — и проскальзывает в неловком жесте, в скептической усмешке Инженера, в порыве пьяной откровенности.

Жозе Кардозо Пирес — мастер подтекста, намека, «говорящих» деталей — «передает» свою наблюдательность рассказчику — Писателю, фигуре, организующей повествование, восстанавливающей логику событий. Приехав поохотиться в угодья, издавна принадлежащие роду Палма Браво, предкам Инженера, Писатель уже не застает ни самого Томаса Мануэла, ни его жену, и, узнав о происшедшей в его отсутствие драме, на свой страх и риск пытается воссоздать случившееся. Догадки, сплетни, странички из прошлогоднего дневника Писателя, воспоминания и домыслы — вот «материальная» основа повести. Но с первых же страниц ясно, что факты, по крупицам воссозданные в сознании рассказчика, не укладываются в привычные графы «причины» и «следствия», не умещаются в прокрустово ложе здравой логики, ни на шаг не приближают к разгадке детективной линии. Кардозо Пирес держит читателя в напряжении, «зачаровывает» своим словом и… оставляет без всякого объяснения. Несколько версий Писателя о несчастье, разыгравшемся в доме над лагуной, равноправны и, следовательно, так и остаются на уровне предположения. Кардозо Пирес допускает закономерность любого варианта драмы «внешней», концентрируя свое внимание не на мотивах гибели (или самоубийства) Марии дас Мерсес и Домингоса, а на душевной драме обитателей дома над лагуной, сделавшей эти смерти неизбежными.