Современная португальская повесть - [191]

Который теперь может быть час? (Про будильник он позабыл.) Ночью по улицам не разгуливает столько людей. Или же — кто знает? — быть может, он спустился в другом городе, где и солнце и мрак иные.

Как будто бы так, потому что все проходят мимо, не обращая внимания на его наготу — наготу поверженного бога. Многие совершенно спокойно перешагивают через него, словно он — пустое место.

Его не видят. И это не удивительно — ведь у жителей этого города, окутанного туманом, нет глаз. (Жестокий закон повелел им выколоть себе глаза.)

Кое у кого на лицах еще видны следы свежей крови. И на каждом шагу — ив потайных, укромных уголках, и во всех дворах, пахнущих мочой, — всюду пешеходы наталкиваются на кучи глаз разного цвета и по-разному испуганных. Голубые, черные, растерянные, осторожные…

А этот рот? Кому принадлежат эти кричащие губы — их раздирающий душу крик прорывается сквозь пропитанный болью туман?

— Мой сын умер и я хочу оплакать его!

Иди, голый человек, иди, пока не встретишься с черным огоньком этих молящих криков. Погладь ладонями, мягко, словно ветерок, волосы старухи, которая сидит там, подле сточной канавы, и роется в куче глаз — она ищет свои глаза, чтобы выплакать слезы, замурованные в камне, в котором нет трещин.

— Мой сын умер и я хочу оплакать его!

Но где глаза твои, старая женщина? Кто их спрятал? О, я знаю: они были сухи, жестки, они были из металла и заржавели от бесконечных слез. А эти, которые ты потихоньку перебираешь сейчас пальцами, эти слишком мягкие и потому мнутся. Скользкие шарики. Комочки жухлого сала — они не для твоих орбит. Твои, наверное, в следующей кучке. Иди дальше! Не отчаивайся, ищи! Не эти! Сразу видно, что они тебе не подходят. Они улыбаются пустоте, невинные, словно детские, глаза, глаза, в которых образы мира остаются всегда живыми.

Мало-помалу крик слабеет, переходит в непрекращающийся стон, отзвуки которого, постепенно затихая, мечутся тягучим кошмаром, в лабиринте улиц.

— Мой сын умер и я хочу его оплакать! Отдайте мне мои глаза! Мои глаза!

С деревьев, которыми обсажен проспект, свисают скелеты облаков — они пляшут, и кости их отчетливо постукивают в такт, и ветер-призрак раскачивает их своим дыханьем.

Но это зловещее зрелище слепых, зрелище танцующих мертвецов, не останавливает шествие голого человека. Только обильный пот прошибает его от отвращения. От чудовищного отвращения, не покидавшего его тысячелетиями, с тех пор как он себя помнит — в галстуке или без галстука. Отвращения, усиливающегося от мелкого града, который колет его своими острыми ледышками.

Нет, нет, он не заблудился в лабиринте сна. Он позабыл про будильник — вот и все. Он уже не нуждается ни в нем, ни в часах, точно указывающих время. Быть может, ему нужна девушка, которая идет сюда. Тоже нагая. Как и он. Чтобы благоговейно выстрадать свое одиночество зрячих среди слепых.

— Наконец-то я тебя встретила! — воскликнула девушка, но все еще прячущаяся улыбка так и не расцвела, так и не появилась у нее на губах. — Я тебя искала. Ты знаешь об этом? Сегодня первый раз я прыгнула с балкона на улицу. И я чувствовала себя такой одинокой среди всех этих безглазых трупов! У тебя, по крайней мере, есть глаза!

— У нас обоих есть глаза. И я уверен, что ты умеешь летать. Как и я.

— Может быть, и умею. С помощью ветра. Но я еще не пробовала. Есть еще много тайн, что скрыты от меня.

— Я все эти тайны знаю, — похвастался молодой человек. — Летим к моему дому.

— Это далеко отсюда?

— Я живу на улице Теней-Без-Людей, номер ноль. В дом входят через крышу.

— Как странно! Я живу на той же улице, только с другим названием — на улице Людей-Без-Теней.

— Тогда обними меня за шею, и полетим — нам поможет этот порыв ветра. Летим!

Два тела сплелись друг с другом, слились, как струи дождя, пахнущего потом, и воспарили над черным туманом города, в котором колыхались здания без фундаментов.

— Как хорошо жить на свете, не правда ли? — прошептала девушка, и ей показалось, что она превратилась в благоухающий лоскут шелка.

— Нет, это не так, — почти машинально отозвался ее спутник, — он ведь ни за что не поддался бы искушению поверить в личное счастье, — это было бы гнетущей его изменой Другой Великой Мечте.

И быстро — так быстро билось его сердце — прибавил:

— Людям так скучно жить, когда они ни во что не верят! («Какая пошлость», — подумал он, хотя в глубине души знал, что повторяет прописную истину.)

Девушка, чье дыхание смешивалось с ветром (теперь она казалась еще более обнаженной), в свою очередь, сказала — это было совершенно случайно, но естественно и логично:

— Необходимо найти смысл всего этого.

И оба стрелой спустились на дом номер ноль. Ей казалось, что в волосах у нее крылья. Он пытался найти отверстие в крыше, сквозь которое они спустились бы, а потом, узкими коридорами, попали бы в комнату, выкопанную в загадочном и тайном мире.

Они расположились около единственной дымовой трубы, которая дымила в квартале (в этот час кто-нибудь всегда сжигал опасные документы, боясь полиции).

Бесшумно ступая, они принялись поднимать черепицу в поисках букв неведомого алфавита, обозначающих начало лестницы, которая должна была привести их туда, в желанное жилье — в убежище в густой мгле, куда наконец они и попали и легли на пол, мягкий от устилавших его черных туч. И они лежали там, обнявшись и слившись в едином дыхании теплых уст. (Но что означал этот отдаленный гул? Он был похож на храп, и они прислушивались к нему с тревогой, как будто он возвещал им какую-то иную реальность.)