Современная нидерландская новелла - [34]

Ничего другого сейчас, возле ее постели, он, собственно, и не мог припомнить. Это было в последний вечер. Она жила тогда в другом месте. Она не впустила его дальше подъезда, и он был так обескуражен, что не мог выдавить из себя ни слова. Подъезд освещался лишь падающим сквозь застекленную дверь светом уличного фонаря. Она даже не потрудилась ради него повернуть выключатель. Он чувствовал себя словно вор, забравшийся в чужие владения. И когда наконец обрел дар речи, его слова прозвучали воплем отчаяния: «Ну что ж, все это потому, что я тебя люблю».

— Послушай, Флорис, — сказала девушка. — Этот твой друг лечит меня целый год, с самого начала, но никакого улучшения не происходит. Как я лежала, так и лежу. Раз в недолю он меня навещает. Раньше он еще что-то прописывал, а теперь почти ничего. По-моему, он и вообще больше не появлялся бы, если б его не вызывала мамаша Венте. Ведь когда человек болен, полагается, чтобы его навещал врач. Целый год я так вот лежу и спрашиваю себя, смогу ли я когда-нибудь ходить. Вернее, больше я уже не задаю себе этот вопрос. А он выписывает мне какие-то порошки, которые нисколько не помогают. Не взялся бы ты меня лечить? Ты ведь уже врач. Как знать, наука развивается так быстро… Как знать, может, ты изучил более современные методы, чем твой друг. Не хочешь попробовать, а, Флорис?

Он обещал и простился. Его друга в гостиной не оказалось. Неужели он так долго разговаривал с Лили? Нет, он не должен обижаться, что Хемелрик не стал его ждать в обществе толстухи Венте, которая, сидя с голой ногой у печки, штопала чулок. От тяжкого духа в комнате теснило грудь и хотелось поскорее вырваться отсюда.

— Не угодно ли пончиков, доктор? — предложила толстуха. — Возьмите хоть один. — Она кивнула на блюдо.

Клондайк не посмел отказаться. Это же такая честь для хозяйки, если доктор согласится отведать ее пончиков. Пончики были черствые, и на зубах скрипел песок.

— А где доктор Хемелрик? — спросил он, осторожно нащупывая жирными пальцами носовой платок.

Толстуха поджала губы.

— Не знаю. Ищите сами.

Студент в одиночестве вышел из гостиной и с облегчением вздохнул, добравшись наконец до лестницы и входной двери.

Он медленно брел обратно к дому друга. «Если бы я ее проклял, — думал он, — худшего зла я не мог бы ей причинить. Может быть, я ее и проклял, только не посмел сегодня сказать ей это в глаза. А надо было это сделать. Так было бы честнее. Надо было сказать: „Ага, ты презирала меня. Ты выкинула меня за дверь, как мусор из ведра или изношенный половик. Так вот, я тебя проклинаю. Ты сама во всем виновата, вот и кайся теперь. Ты презирала меня, а теперь все будут презирать тебя“». Сначала студент засмеялся, представив, как он все это ей говорит, но потом, уже перед дверью друга, тихо заплакал, потому что такого он ей вовсе не желал. Ей, столь прекрасной и столь еще юной… Она лежит там вот уже целый год, и ее восхитительные ноги тоже лежат вялые и бессильные. Никогда больше она не сможет соблазнительно постукать ножкой о ножку. Ее ноги волочатся точно плети, следуя движениям ее тела. Удивительно еще, что в них струится кровь, что они не почернели и не отмерли: в них ведь больше нет надобности…

Его друг снова сидел у себя в кабинете, склонившись над книгой.

— Я знал эту девушку, — сказал студент. — Она так скверно со мной обошлись, так откровенно подло, что теперь, наверное, считает, что я ее проклял и из-за этого с ней случилось несчастье. Тебе она не доверяет. Она хочет, чтобы ее врачом был я. Наверное, она думает: «Флорис меня проклял и вот пришел посмотреть, что из этого получилось. Он единственный, кто может мне помочь, он должен снять с меня проклятие». Я предлагаю тебе передать мне эту пациентку. А почему бы нет? Случай ведь все равно безнадежный.

— Пожалуйста, — сказал друг. — Может быть, и к лучшему, если ее будет пользовать человек, которому она верит, чем действительно опытный врач.

Он предложил студенту на выбор один из трех своих запасных стетоскопов и дал ему адрес типографии, где можно заказать бланки рецептов.

Очки для чтения, которые обнаружились дома, Калманс не снимал теперь целыми днями. Стетоскоп свернул и сунул в задний карман брюк. Поскольку он навещал больную чаще всего вечером, он стал гораздо меньше пить. По крайней мере раз в неделю, перед уходом от больной, он, пристроив на колене бумажник, с утомленным, но сосредоточенным видом накарябывал рецепт и неизменно предлагал самолично отнести его в аптеку. На улице он рвал его в клочки и пускал по ветру (какой же аптекарь знает доктора Клондайка!), а настоящий рецепт предоставлял выписывать Хемелрику.

Мамаша Венте его полюбила. Ему стоило немалого труда отбиться, когда она попыталась навязать ему в качестве пациентов и других обитателей своего пансиона. А Лили утверждала, что с каждым месяцем чувствует себя чуточку лучше. Вот он увидит, когда придет лето! Все мысли Калманса были заняты одним. Он едва мог дождаться вечера, когда обычно совершал свой ежедневный визит. А уходя, не забывал заметить: «Я ужасно задержался, мне надо идти, меня ждут больные». Лили явно была счастлива, что жертвует чем-то ради других его пациентов. Так что расставание причиняло горе только ему.