Современная литературная теория - [91]
Например: интересно, как среагируют органы правопорядка на симуляцию ограбления? Настоящее ограбление всего лишь нарушает порядок вещей, право собственности, а симуляция ограбления нарушает сам принцип реальности. Преступление и насилие менее серьезны, потому что они оспаривают всего лишь распределение реальности, реальных благ. Симуляция намного опасней, потому что она относится к самому закону и порядку как к симуляции, подрывает веру в реальность закона и порядка.
Но трудности пропорциональны опасностям. Как сымитировать насилие и подвергнуть имитацию проверке? Попробуйте разыграть кражу в универмаге: как вы убедите охрану, что это была ненастоящая кража? Нет никакой «объективной» разницы: при настоящей краже производятся те же действия, жесты и знаки; по знакам невозможно различить, была ли это настоящая кража или розыгрыш. Поскольку речь идет о существующем порядке вещей, знаки всегда будут принадлежать реальности.
Попробуйте разыграть вооруженный налет. Позаботьтесь о том, чтобы оружие было безобидным, возьмите заложника, которому целиком доверяете, чтобы ничья жизнь не ставилась под угрозу (иначе вы совершите преступление). Потребуйте выкуп и постарайтесь, чтобы вокруг операции было как можно больше шума. Короче, придерживайтесь «реальности», чтобы проверить реакцию аппарата правопорядка на предлагаемую симуляцию. Но у вас ничего не выйдет: искусственные знаки неизбежно переплетутся с реальностью (полицейский выстрелит при виде налетчика; посетитель банка умрет от сердечного приступа в момент ограбления; вам передадут выкуп настоящими деньгами). Сами того не желая, вы окажетесь в самой настоящей реальности, одна из функций которой – поглощать, вбирать в себя все попытки симуляции, сводить все к одинаковой степени реальности: таков заведенный порядок вещей, существовавший задолго до возникновения общественных институтов и правосудия.
В том, что процесс симуляции невозможно отделить от потока реальности, надо видеть свойство такого устройства жизни, которое способно понимать только при условии некоторой реальности происходящего, потому что жизнь протекает в реальности. Симуляция преступления, если она совершенно очевидна, будет или наказана легче (потому что у нее нет «последствий»), или будет наказана как общественное оскорбление (например, если чей-то розыгрыш послужил причиной полицейской операции), но наказания за симуляцию быть не может, потому что симуляция неравноценна с реальностью, а значит, ее нельзя «наказать». На вызов симуляции власть не может ответить. Как можно наказать симуляцию добродетели? А ведь это не менее серьезно, чем симуляция преступления. Пародия уравнивает послушание и бунтарство, и это тоже серьезное преступление, потому что при этом уничтожается различие, на котором основан закон. Существующий порядок ничего не может с этим поделать, потому что закон – это продукт симуляции второго уровня, тогда как симуляция есть видимость третьего уровня,[107] по ту сторону правды и лжи, равнозначности, по ту сторону рациональных различий, на которых основаны власть и общество.
Следовательно, занимаясь симуляцией, мы тем самым наносим удар по существующему порядку.
Порядок всегда делает ставку на реальность. В состоянии неопределенности порядок всегда предпочитает верить в реальное (так в армии симулянта проще признать настоящим сумасшедшим, чем разбираться с ним). Но это становится все затруднительней, потому что невозможно вычленить процесс симуляции; в силу инерции окружающей нас реальности справедливо и обратное (и сама эта взаимообращаемость есть часть механизма симуляции и бессилия власти); а именно: сегодня невозможно вычленить реальность или доказать реальность реальности.
Поэтому все вооруженные налеты, все угоны самолетов и т.п. стали сегодня симуляцией, в том смысле, что все они заранее описаны в средствах массовой информации, известны способы преподнесения подобных историй публике, известны их возможные последствия. Короче, они начинают функционировать как наборы знаков с единственной целью – повторения все тех же знаков, и эти знаки утрачивают связь с «реальными» целями. Но от этого они не становятся безобидными. Наоборот, как гиперреальные события, у которых нет ни конкретного содержания, ни целей, кроме бесконечного отражения в зеркалах друг друга, они становятся недоступны удостоверению порядком, который проявляется только в реальном и рациональном, во взаимосвязи целей и средств: порядок, основанный на референте, власть, правящая в определенном мире, ничего не могут поделать с неопределенным умножением симуляции, с невесомой туманностью, которая больше не подчиняется закону притяжения реальности – и сама власть в конце концов рушится в этом пространстве и превращается в симуляцию власти (утратив связь со своими целями и задачами, сосредоточившись на массовой симуляции, на том, чтобы производить впечатление власти).
Единственное оружие, которое остается у власти против этого – заново насаждать повсюду реальность и референты с целью убедить нас в реальности общественного, в серьезности экономики и необратимости производства. Для этих целей власть предпочитает дискурс кризиса, а также – почему бы и нет? – дискурс желания. «Обратите свои желания на реальность!» следует понимать как последний лозунг власти, потому что в мире без референта даже смешение принципов реальности и желания менее опасно, чем зараза гиперреальности. Пока остаются хоть какие-то принципы, остается и власть.
