Современная кубинская повесть - [153]

Первый раз я попал на фронт на плохоньком разболтанном грузовичке, который полз еле-еле, но грохотал страшно. За нами шла бригада милисиано. В первом же бою у Навалькарнеро майора Иглесиаса ранило. Все бросились назад в страшном беспорядке. Остановить никого нельзя. Марокканцы шли в атаку, точно звери, а у наших вооружение совсем скудное. В общем, отступили. Иглесиас, хоть и раненный, занялся пополнением бригады и сделал все быстро, как надо. А меня послал к Сантьяго Альваресу, комиссару бригады. Я его возил на маленьком, «фиате». Враги перерезали дорогу, и нам некуда было отступать. Сантьяго Альварес приказал вывести машину, ехать полем. А попробуй, когда по полю бегут сломя голову милисиано. Кто мог, залез на машину. Так цеплялись за нее, что даже дверцу вырвали. Никто не знал, куда податься. Полная неразбериха. Враг собрал силы в предместьях Мадрида, а у нас положение аховое. Машину пришлось бросить посреди поля. С того дня начались мои мучения. Бродим кто где по полям, голодные до страсти. Деньги были, мы получали триста, а кто и четыреста песет в месяц, но купить нечего. Иногда нам давали немного чечевицы или сардины, а если повезет — русскую тушенку. С тех пор я и во сне не видел эту тушенку.

Жителям Мадрида тоже нечем было кормиться. Люди группками шли к реке Мансанарес искать дикие артишоки, только ими и спасались от голодной смерти. Нередко бежали оттуда со всех ног, потому что вражеские самолеты и артиллерия обстреливали берега реки, убивали каждого, кто попадался.

Через некоторое время военные части получили пополнение. Мадрид постепенно оживал. Сформировали батальоны саперов. Туда пошли настоящие смельчаки. Был у нас такой лозунг: «Винтовка — твой лучший друг!» По совести сказать, для меня это — лопата и кирка. Как только начнут бомбить, я тут же рою лунку в земле и прячусь. Сколько раз вот так спасал свою шкуру! После войны, когда я попал во Францию, руки у меня были в кровавых мозолях. Война все в организме расшатывает, губит здоровье. И на голову действует. Я ходил точно чумной от бомбежек. Иногда в военных частях, стоявших под Мадридом, во время затишья показывали фильмы, чтобы подкрепить наш боевой дух. Даже кино смотрели про войну.

В картине «Мы из Кронштадта» происходило все то, что потом случалось увидеть собственными глазами. С ума сойти, прямо из кино — в бой! И что там, что тут — одинаково. Да, не с той ноги я ступил на пароход в Гаване!

Когда наконец улеглась первая суматоха и наладился маломальский порядок, стали организовывать дивизии. К тому времени вся Испания дралась. В галисийских провинциях было поспокойнее. А повсюду бушевало пламя, особенно в Астурии и Каталонии. Я попал в одиннадцатую дивизию, и нам пришлось защищать позиции под Вильяверде, возле мастерских «Эускальдуна», где делали рельсы и ремонтировали вагоны. Там мы пробыли с месяц. Подошла зима, да с такими холодами, что все промерзали до костей. Я прятался в сторожке возле штаба, куда имели право заходить только шофер или связные. Бои были тяжелые, затяжные, но нам удалось одержать победу. Иногда местные крестьяне подвозили на мулах воду или вино, а из съестного — ничего. У нас желудки сводило от голода, Вот тут кому-то пришло на ум убить кота. С голодухи, решили, все сойдет. Ну, кота, значит, убили и вытащили на улицу — выветрить. Кошачье мясо вкусное, но если его не выветрить, останется противный дух. Мы положили кота на крышу сторожки, и к утру он у нас закоченел, будто ночь пролежал в морозильнике. Съесть кота собрались в полдень, только с каким-нибудь приварком. Я сам пошел искать картошку, чтобы не говорили — вот, мол, целый день лежит в своей машине и поплевывает. Будь проклят тот час, когда я добровольно вызвался идти за картошкой. По дороге на огород — он был в шестидесяти метрах от нашей сторожки — я вдруг попал в густой туман, который закрыл от меня все на свете. Помню, копал картофель огромным заступом, а когда распрямился — тумана как не бывало. И вот тут меня засек вражеский пулеметчик, который сидел на самом верху башенки, в каких-нибудь трехстах метрах от этого огорода. Вражеская линия огня и наша сторожка находились почти друг против друга. А я, осел, из-за этой картошки двинулся прямо навстречу врагу… Стою растерянный, и вдруг возле меня начали отскакивать комочки земли, даже глаза запорошило. Потом слышу пулеметную очередь, но как бы издалека. Меня землей обсыпает и обсыпает, рядом луночки одна за другой. Глянул назад — вижу башенку. Тут я наконец сообразил и упал лицом на горку картофеля. Должно, вспомнил в ту минуту святого Роха, потому что сумел доползти до речки. Нырнул в нее и поплыл чуть не под водой, не знаю уж, чем дышал. Весь закоченевший добрался до штаба. Потом меня прихватил такой кашель, от какого я всю жизнь не могу отделаться. Надо мной все смеялись:

— Ну, Мануэль, а где же картошка?

— Пошли вы подальше со своей картошкой!

Чудом спасся. А кота все равно не съели, он задубел и сделался деревянный.

Мелкий дождик хуже ливня. Сыплет на волосы и голову студит. Этот дождик да кашель замучили меня. Не знаю, как грудь не смерзлась. Когда мы обороняли реку Харама — это было в феврале, — холод стоял нестерпимый. Я и лицо поморозил, и уши. Плюнул, что надо мной все смеются, и ходил, повязав голову полотенцем. Многие шутили — вон как «окубинился». А оно и правда… Больше всего тосковал по солнцу, по теплу.