Совок и веник - [4]

Миша появлялся с улыбкой, цветами, конвертом денег, тортом. Приходила даже и жена Миши, полненькая Нина, даже ее допустили в салон – а это случалось нечасто. Супруги засиживались у старой дамы допоздна, Нина вела себя разумно – тихо сидела в углу дивана, перелистывая семейный альбом, а Миша и Елизавета – голова к голове – склонялись над важными бумагами. Отвлекались на чаепития, взволнованно говорили о новом времени, о перспективах свободы. Да, стало легче. Есть позитивные сдвиги. Свобода слова налицо – отныне мы говорим, что думаем. И появилась возможность достойной жизни. Вот, например, вы, Елизавета Григорьевна, ловко устроились – три тысячи в месяц, капиталистка! И смеялись, радовались переменам. Отчего бы вам не слетать на Кипр – не желаете ли путевочку? Вы это можете себе позволить! Вы заслужили достойную жизнь.

И она ехала на Кипр, в Болгарию, в Карловы Вары – она могла себе это позволить!

Иногда ее сопровождал Миша Жульман – жена Нина отпускала его составить компанию старой даме. Они бродили тихими улочками Карловых Вар, старая дама пила лечебную воду, Миша прихлебывал пиво. Через два дня Миша срывался в Москву – пора и делами заняться! Работа управляющего тремя домами поглощала все его время.

Порой Зинаиду Григорьевну посещала мысль – а не навестить ли ей свое рижское хозяйство, не наведаться ли в свои капиталистические угодья? Но Миша и Нина решительно отсоветовали: рисковать не стоит.

Миша рассказал (он не хотел говорить об этом, но пришлось), что ему в Риге был задан неприятный вопрос: а кто является хозяином этих домов? Сойкина? Надо бы пригласить эту Сойкину в суд! По закону ли владеет домами Сойкина? Мише стоило большого труда уйти от разбирательств. Как всегда взятки, что в этом мире решается без взяток. Да, вроде все по закону – но… сами знаете, в какой стране живем…

– Но у нас же все по закону, Миша…

– Что такое закон? Разве есть закон в России?

И Миша рассказал про симптоматичную публикацию в одной из центральных газет: оказывается, власти интересуются недвижимостью российских граждан за рубежом. И если возникают вопросы – крутят руки и сажают в тюрьму без суда.

– Как это – в тюрьму? Как это – без суда?

– Вы что, газет не читаете? Про Ходорковского не слышали? Басманное правосудие – знаете, что это такое? – и Миша смеялся скорбным смехом.

– Но мы же ничего такого… – Голос дрожит, старуха испуганно поджимает губы, с надеждой смотрит на своего верного рыцаря.

– А ваш счет в австрийском банке, дорогая Елизавета Григорьевна? Думаете, простят?

– Господи…

Руки у Елизаветы Григорьевны тряслись, чай лился мимо чашки. А что если – Сталина вернут? Ведь могут? Могут?

И Миша скорбно качал головой:

– Могут.

Вот и друзья из демократической партии – а Миша стал видным деятелем демократического движения, сблизился с его столпами – недвусмысленно предостерегают народ: диктатура на подходе, граждане, берегитесь! Да, власти могут закрутить гайки.

И Елизавета Григорьевна разумно решала отложить поездку – береженого бог бережет. В конце концов, ну чем ей плохо в Москве? Ежемесячная рента, театры, курорты, молодой кавалер.

Иногда Елизавету Григорьевну приглашали в гости (Миша построил особняк в центре, на Петровских линиях, там и собирал публику), ее познакомили с лучшими людьми нашего отечественного либерализма. Миша водил своего старого друга (так она представлялась гостям: «Я старый – вы понимаете, ха-ха, что я хочу сказать – очень старый друг Миши!») по анфиладам комнат, представлял ей журналистов и депутатов. Те, о ком Елизавета читала в газетах, храбрецы и тираноборцы, салютовали ей бокалами шампанского. Старая дама приходила в неистовство после этих встреч – как-то я встретил ее в подъезде, и она, трепеща, описала героев перестройки, совесть современной России. Как они выглядят! Что говорят! Какие горизонты открывают! Поразил ее также и трехэтажный особняк Жульманов, где проходили сходки свободомыслящих людей.

– Видите, Максим, – говорила дама назидательно, – сколько может заработать художник в свободной стране. Миша работает, не покладая рук.

Так прошло несколько лет – счастливых лет, слегка омраченных вечным страхом за возможную расплату. Чуть страх слабел, Миша рассказывал о новых репрессиях: в Лондоне при помощи радиоактивного вещества убили правозащитника! Боже правый! Убили! Правозащитника! И опять руки трясутся. Но в целом это были светлые годы, годы любви. Они часто сидели под оранжевым абажуром, пили чай, говорили о свободе. Миша рассказывал о планах демократической общественности, о кознях реакции. Им, собственникам зарубежной недвижимости, мир и его проблемы виделись уже в новом свете – они смотрели на вещи глазами свободных людей.

По-прежнему я встречал Жульмана возле нашего дома – когда он спешил на свидания. Ходил Миша упругой, бодрой походкой, подавал руку для рукопожатия резким движением, пристально смотрел в глаза. Встречал я и Елизавету Григорьевну, походка ее сохраняла царственную стать, на окружающих старая дама взирала благосклонно. Она журила меня за то, что не захожу в гости, впрочем, не особенно пристрастно – кавалер у нее имелся. И какой кавалер! Однажды я не удержался и сказал ей, что мне не нравится бодрый Жульман. Прозвучали мои слова жалко, словно я к Жульману ревновал.