Совместный исход, 1981 - [7]

Видимо, это ему передали. Но я чувствовал, что он вызывает меня, чтоб сообщить, остаюсь ли я в списках или меня выводят из ревизионной комиссии (тогда, как это обычно у Б.Н., - всякие объяснения и ссылки на других, которые «ни в какую», а он, мол, сделал все мыслимое и немыслимое). Тем более, будучи уверен, что он зовет меня с разговорами на эту тему, я не хотел его видеть.

Не могу сказать, что мне было все равно. Я понимал, что мое положение в Отделе и вообще «по работе» осложнилось, если бы меня выставили из ЦРК. Но я с самого начала «запретил» себе этим интересоваться. Я ведь почти каждый день общался по делам с Петровичевым, Разумовым - всесильными кадровиками из Оргпартотдела, заместителями Капитонова. И в их глазах я каждый раз видел ожидание, что спрошу «по секрету». И видел, как они «преображались в лице», когда вновь и вновь, как ни в чем не бывало, я говорил только по нашим общим делам, связанным с порядком работы съезда. А они-то уж давно знали, «сохранюсь» я или нет.

Особенно мне было не по себе от этой неизвестности потому, что, когда будут оглашать списки для голосования на закрытом заседании, я буду сидеть среди рязанцев. У меня даже мелькала мысль - не пойти.

Как бы они, рязанцы, посмотрели на меня, на человека, который сидел у них на конференции в Рязани в первом ряду президиума и проводил от имени ЦК первый их Пленум, руководил избранием первого секретаря обкома!! Но не пойти на такое заседание - было бы просто нарушением дисциплины. Ведь как делегат съезда я, не услышав моей фамилии в списках, должен был голосовать - участвовать в тайном голосовании - и это регистрировалось.

Закрытое заседание открыл Андропов, второй вопрос повестки дня, выборы. Слово для оглашения тех, кого совет старейшин (совещание глав делегаций) предлагал внести в список для голосования по выборам в члены ЦК, предоставляется Черненко. С удовольствием я услышал фамилии Арбатова, Загладина, Иноземцева. Был там, конечно, и Александров- Агентов. Т.е. вся главная четверка «завидовцев» переводилась в полные члены. Был там и Косолапов, главный редактор «Коммуниста», что очень правильно и чему я тоже порадовался. Но был и Афанасьев, вопреки тому, что приносил мне на хвосте из Завидово Загладин.

Список по кандидатам в члены ЦК поручено было прочитать Кириленко. Ну, прежде всего, что это было за чтение! Он перевирал почти каждую фамилию, ставил совершенно немыслимые ударения даже в самых простых русских фамилиях, причем так, что, как правильно сказал вслух один из рязанцев, «люди, наверно, узнают себя только по должностям» (которые назывались после фамилии). Некоторые он читал по слогам сначала будто бы для себя, а потом «целиком» - для зала. Фамилии инородцев вовсе невозможно было разобрать. И зал, и президиум во главе с Брежневым откровенно смеялись. Шум нарастал. Рязанцы вокруг простодушно передразнивали произношение «всесильного третьего» в нашей партии. В общем, скандал полный.

(Кстати, он получил голосов «против» больше, чем кто-либо другой из баллотировавшихся в ЦК, в кандидаты ЦК и в члены Центральной ревизионной комиссии, а именно 10 «против»).

Итак, запинаясь и перевирая, Кириленко шел к концу списка и вдруг, дойдя до «Ч», он произносит мою фамилию, имя, отчество и должность. Сомнений уже нет. Я постарался и ухом не повети, но ко мне со всех сторон уже тянулись руки рязанцев. А одна даже воскликнула: «Во, какой у нас ряд!». Действительно, в этом ряду, где мы сидели, оказалось четыре «выдвинутых»: сам Приезжев, первый секретарь Рязани, Силаев - министр авиационной промышленности, делегат от Рязани - в члены ЦК, Калашников, зам. премьера РСФСР и я - в кандидаты ЦК, еще одна рязанская доярка - в члены ЦРК. Ряд оказался в итоге «редкий» по концентрации.

Потом голосовали. А когда я часам к 8-ми вернулся в Отдел, все уже знали и бросились меня поздравлять.

[Кстати, Бовин, еще один среди главных в завидовской команде, сделан членом ЦРК. Преодолел таки сусловский барьер., но получил два голоса «против». Потом звонит мне: «Граф, - говорит, - благодарю тебя за то, что ты освободил мне место в ревизионной комиссии»].

Как же всё «это получилось»? Немного приоткрывает случившееся разговор с Пономаревым на второй день после съезда. Он все-таки позвал меня. И я пошел. уже не в таком задиристом настроении. Поздравил меня. Я сказал спасибо, добавил, что для меня это было полной неожиданностью.

- Да, я хотел вас предупредить и поздравить заранее, как в прошлый раз (т.е. на

XXV съезде, когда меня выдвинули в ревизионную комиссию). Но Вы не захотели явиться.

Я не стал заводиться. А он продолжал:

- Пришлось поработать. И одному, и другому, и третьему говорил за Вас (кому же, подумал я: Суслову, Черненко, Капитонову?) И один, и другой раз. Все ссылались, что нарушаем порядок, создаем ненужные прецеденты. Пришлось настаивать, - говорю, - Черняев работает не меньше Загладина. Тот, мол, часто отвлекается, а Отдел то и дело - на Черняеве. Словом, убедил. Но тогда они сказали: давайте уж раз так, и Разумова выдвигать, пусть будет не одно единственное исключение. (Дело в том, что во всем аппарате ЦК только я и Разумов были введены в высшие выборные органы на XXV съезде из многих десятков просто замов. Первые замы ряда отделов и на прошлом, и на этом съезде входили и вошли в ЦК, в ЦРК, как и большинство зав. отделами. Но просто замы - только двое. Это было и осталось исключением из правила).