Совместный исход, 1981 - [3]

Съезд приличный. Доклад - народный, по простоте и остроте, приближенности к повседневному, с чем люди имеют дело. Арбатов и Иноземцев, которые были в дозавидовских и в завидовских бригадах и, с которыми много пришлось общаться в дни съезда (встречи, проводы иностранных гостей) ворчат, что, мол, в первом варианте, уже даже одобренном Брежневым, все было лучше. Но по замечаниям членов Политбюро пришлось де ухудшать - сглаживать, убирать остроту, откровенность и т.п.

Еще до съезда переварил, пропустил через себя около 500 «памяток» для бесед с иностранными делегациями. Беседы должны были проводить «прикрепленные» к делегациям члены ЦК, министры и проч. Но, как и прежде, все эти бюрократические инициативы остались при нас. «Прикрепленные» памяток не читали, а гости, если у них были вопросы к ЦК, требовали, чтоб с ними разговаривали замы Международного отдела. Так что все равно отдуваться пришлось нам, мне в том числе.

Заботы Пономарева насчет того, чтобы нашим, советским делегатам дать «вставки» по международным вопросам, особенно по МКД в их выступления в Кремлевском Дворце съездов, - оправдались. Написанное консультантами и произнесенное с трибуны съезда Шакировым, одним комбайнером, одним токарем и еще кем-то о критиканстве в адрес КПСС со стороны некоторых КП, об «интернационализме по-советски», о значении мира для МКД и проч., прошло под аплодисменты.

Среди своих рязанцев, т.е. в делегации на верхнем балконе, мне удавалось сидеть урывками. Встретили они меня очень радушно. От имени «рязанских мадонн» был вручен мне даже адрес по случаю дня Советской Армии (как раз день открытия съезда). А до этого, в субботу, когда они только что приехали, я их встречал у Георгиевского зала, чтоб вместе регистрироваться. Обнимались, фотографировались, а потом - конфуз: когда сели за стол и получили анкеты, я «с ужасом» обнаружил, что не взял с собой партбилета (я уж лет 25 его не ношу). Исправить ошибку для меня было проще простого - доехал в машине до ЦК, вынул из сейфа билет, да обратно. Но для рязанцев это было «шоком»: они смотрели на меня с сожалением и укором - как, мол, это так - явиться на высочайшее партийное собрание без партбилета?!

Основная моя работа во время съезда была за сценой, в буквальном и переносном смысле слова. В буквальном смысле потому, что съездовский «штаб» Международного отдела находился, как и прежде, в артистических уборных, точно позади главной сцены КДС.

В переносном - потому, что от нас (от меня непосредственно) зависело, что произнесут дорогие иностранные гости с трибуны КДС и на десятках митингов и активов в Москве, Ленинграде, Киеве, Минске и Риге. Примерно 150 ораторов (так как некоторые выступали дважды, а в некоторых делегациях выступал не только ее глава) и около сотни письменных приветствий съезду от иностранных друзей, от КП в первую очередь.

Пожалуй, больше тысячи страниц пришлось мне за несколько дней вычитать, отредактировать, а иногда просто переписать, чтоб это звучало «по-русски» и хоть какое-то производило впечатление в ораторском отношении. Вычистил оттуда кучи просто галиматьи и пытался придать ей какой-то смысл, предлагал сократить до допустимого (и условленного еще до съезда) размера, чтоб «Правда» могла поместить, а главное «снять» нежелательные моменты в политическом смысле.

Впрочем, трудно сказать, что из перечисленного было труднее.

Политически же пришлось бороться не только с «еврокоммунизмом» и попытками говорить об Афганистане и Польше в несогласном с нами духе (последнее было лишь у итальянцев и англичан). Больше всего пришлось сражаться с попытками объявить нас авангардом МКД и мирового революционного движения, а также «с благодарностью» указывать на то, что та или иная революция, или какая-нибудь другая победа освободительного движения была бы немыслима и не состоялась бы без помощи и поддержки Советского Союза (как раз для Рейгана и Хейга!). Были «музыкальные моменты» и другого рода: так крыли свои правительства и режимы, что после появления соответствующих речей в «Правде», дело оказалось бы на грани разрыва дипломатических отношений (ярчайший пример - Иран).

ЦК утвердило (специальным решением) меня руководителем группы по выпуску речей зарубежных делегаций несоциалистических стран (а их приехало 113). Жилина - заместителем.

Адская работа: закуток с зеркалами кругом, слева телевизор, показывающий, что происходит в зале заседаний съезда, одновременно толпятся по 5-6 референтов и консультантов, требуя, чтоб именно его текст пошел раньше других, так как вот-вот надо на трибуну или на самолет - в Ленинград, Минск и т.д. Вариант для синхрона, вариант для «Правды», вариант для произнесения, вариант для стенограммы, т.е. каждое выступление в нескольких размерах. К концу дня я бывал совершенно опустошенным.

Главные проблемы - с итальянцем Пайеттой, англичанином Макленнаном и японцем. Впрочем Пайеттой занялся сам Загладин (на которого позже свалилась колоссальная нагрузка в пресс-центре), а другие два - на мне.

У Пайетты почти в каждом абзаце был втык в нашу сторону, но особенно ядовитыми были пассажи по Польше и Афганистану. Конечно, как только был получен текст «для перевода», о нем было доложено Пономареву. Первая его реакция - попробовать уговорить Пайетту «смягчить». Пытались это сделать Загладин, Ковальский, Зуев. Добились немногого, главным образом, в сфере словесности, существо оставалось. Тогда приходилось Б.Н.’у решать, но сам он не отваживался, тем более, что знал о прошедшем у Черненко еще за неделю до съезда совещании (сам Б.Н. был болен и присутствовали я и Шапошников). Обсуждался «порядок работы»: кто за кем выступает и кому из иностранцев давать слово в КДС. Пайетта там значился, и мы с самого начала запланировали выступление ИКП в КДС. На совещании у Черненко его только перенесли подальше к концу. При этом Черненко, активно поддержанный другими секретарями, сказал: если в речи будут оскорбительные для нас места - Афганистан и проч. - слова не давать. Вон, мол, кубинцы так и поступили на своем съезде. И ничего страшного не случилось! Б.Н.’у я, естественно, об этом сказал. и, естественно, что он не мог взять на себя - выпускать Пайетту или нет. В одном из перерывов он поднял этот вопрос. Брежнев тоже подошел, услышав, о чём идет речь. И было решено - пусть выступает в другом месте!