Совиный дом - [7]
Войдя в комнату своей бабушки, девушка облегченно вздохнула и подумала, что было бы непростительной слабостью потерять присутствие духа здесь, где все говорило о жизни кроткой, но энергичной женщины. Правда, при дворе огромные зеркала и шелковые обои украшали гостиную Клодины, ноги ее утопали в пышных коврах, а постель в соседней комнате стояла под роскошным балдахином за шелковыми занавесями. Но венецианские зеркала отражали также фигуру ее предшественницы, которая спала на той же постели, а после отъезда Клодины они перешли к ее заместительнице.
В комнате же, где теперь она снимала шляпу и тальму, чтобы остаться здесь, все принадлежало ей. Это был ее собственный дом с простой, удобной мебелью, с прадедовским шкафом и бабушкиным буфетом, в котором стояла старинная фарфоровая и оловянная посуда.
Сияющая от радости маленькая Эльза встретила ее с куском пирога в руке, на столе перед диваном дымился бабушкин медный кофейник. Дверь, выходившая на площадку пристройки, была открыта, и в нее из сада лились душистые волны, а по другую сторону маленькой площадки виднелась сквозь узкую стеклянную дверь комнатка, в которой Клодина жила, когда приезжала к бабушке на каникулы. Вид брата успокоил и ободрил ее еще сильнее, чем знакомые предметы. Он выпрямился, как будто внезапно сбросил с себя тяжелую ношу. А когда она поднялась с ним в колокольную комнату, положил свою рукопись на простой, покрытый клеенкой стол у окна и сказал: «Может быть, это устарелое сравнение, но я испытываю то, что должен чувствовать человек, совершивший бурное морское плавание и причаливший к родному берегу, и готов броситься на землю и целовать ее!».
3
Прошли две недели, полные труда, забот, но и спокойного удовлетворения. Дело подвигалось, хотя предсказание о «дорогом учении» отчасти оправдалось, если говорить о прожженных фартуках, разбитой посуде и боли в непривычных к трудам белых ручках новой кухарки.
Клодина с первого дня решительно отстранила помощь, предложенную фрейлейн Линденмейер. Хрупкая, болезненная, она была очень слаба и часто сама нуждалась в уходе. Зато Гейнеман был надежной опорой — он взял на себя всю черную работу.
Постепенно хозяйство вошло в колею, и сегодня Клодина впервые выбрала свободную минутку, чтобы выйти на вершину башни. Утреннее солнце золотило старый монастырь, медные колокола которого, некогда громко звучавшие в лесу, были давно разбиты и сброшены… Теперь монастырь украшали только желтые цветы, из всех щелей стремившиеся к дневному свету, и хотя здание выглядело очень древним, оно охотно давало приют жизни: в кустах и траве, покрывавших развалины, ютилась целая масса неустанно щебетавших и порхавших птиц.
Над садом и над душистой сосной, опускавшей свои иглы в развалины церкви, раздавалось неясное жужжание пчел Гейнемана и лесных шмелей, ненасытно пивших сладкий сок, которым наполнил цветы веселый месяц май. Лазурный, словно застывший свод неба, лишь изредка прорезываемый силуэтом летящей птицы, высоко поднимался над пышно цветущим, но быстро вянущим убором земли, как провидение господствует над человеческими делами и мыслями, а на далеком горизонте его синева встречала волнистые горы и сливалась с ними. Там Полипенталь переходил в равнину, которая лишь очень далеко замыкалась новой цепью гор. Долина казалась покрытой легким покрывалом золотистого тумана, скрывавшим герцогский замок. Отсюда, естественно, нельзя было видеть его гордых высоких стен, его башен, над которыми вились пурпурные флаги, его мраморных лестниц, к подножию которых приплывали лебеди и стремилась серебристая зыбь зеркального пруда. Не видно было магнолий и померанцев волшебного сада, одуряющее благоухание которых заставляло биться кровь в висках и тревожно замирать сердце, ни высоких блестящих окон, за которыми стройная бледная молодая женщина, королевская дочь, сотрясаясь от кашля, ловила взгляд прекрасных черных глаз, с жаркой мольбой обращенных к другой. Клодина, вдруг побледнев, быстро отошла от перил, — разве она вышла на свежий воздух затем, чтобы поддаться тлетворному дыханию того, от чего бежала? Да, там, на горизонте, в человеческой груди смешались земля и небо…
Она отвернулась от залитой солнцем дали и стала смотреть на север… Куда ни бросишь взгляд — ничего, кроме леса, зеленого леса. Только там, где дорога разрезала вершины, виднелась вдали, как на маленькой картинке, усадьба Нейгауз. Фасад дома с многочисленными окнами ярко выступал из сумрака тенистых лип. Там под наблюдением Беаты дышали суровым, строгим, но чистым воздухом.
Уже давно обе линии Герольдов не ладили между собой. Нейгаузы открыто и резко высказали свое мнение о «безбожной» страсти полковника к игре, после чего обе семьи совершенно разошлись, хотя в прежнее время члены их часто вступали в браки между собой.
Теперь всякие отношения между ними были прекращены; Лотарь и Иоахим, сыновья, а теперь главы враждующих семей, были ровесники, но избегали друг друга, и только дочери — Клодина и Беата — сошлись ближе, воспитываясь в одном институте.
Никого при дворе не удивило, когда два Герольда, неожиданно встретившись, как незнакомые посмотрели друг на друга. То были Лотарь, элегантный, остроумный офицер, и Клодина, новая фрейлина.
