Советский Союз. Последние годы жизни. Конец советской империи - [28]

Жизнь сельского района стала темой и второго из наиболее значимых спектаклей сезона. Это была постановка под кратким названием «Говори!», которую осуществил в Московском театре им. Ермоловой молодой режиссер Валерий Фокин. Театр решил инсценировать книгу Валентина Овечкина «Районные будни», с которой началась в 50-е гг. вся наша «деревенская проза». Мы видели на сцене нищую и бесправную деревню 1952 г. и те перемены в сельском райкоме партии, которые происходили после смерти Сталина. Но зритель воспринимал пьесу как вполне актуальную и для середины 80-х гг.: в ней поднималась тема не только ответственности, но и вины партии перед народом за плохое руководство. Мораль пьесы была проста: пока народ не заговорит сам, хотя и с разрешения партии, перемен в стране не будет.

Третья из самых заметных пьес сезона была поставлена Театром Ленинского комсомола, возглавляемым режиссером Марком Захаровым. Это была «Диктатура совести» Михаила Шатрова. Драматург строил действие на сопоставлении идей Ленина и всего того, что происходило после смерти вождя. Постановка шла в форме судебного диспута, в котором последовательно выступали обвинители, защитники, свидетели и судьи. Конечно же, судьи выносили решение в пользу идей Ленина. Однако сама мысль поставить их под сомнение и дать слово на сцене противникам ленинизма показалась Министерству культуры СССР кощунственной. Только благодаря вмешательству Егора Лигачева и секретаря ЦК КПСС А.Н. Яковлева пьеса М. Шатрова осталась в репертуаре.

Осенью 1986 г., в начале нового театрального сезона, наибольший успех имели две постановки: пьеса-трагедия «Саркофаг» В. Губарева – о первых днях чернобыльской катастрофы, а также пьеса А. Галина «Тамада» в МХАТе. Был проведен съезд театральных работников и учрежден Союз театральных деятелей СССР, который возглавили народные артисты СССР К.Ю. Лавров и О.Н. Ефремов. Союз театральных деятелей РСФСР возглавил народный артист СССР Михаил Ульянов.

Из идеологических проблем, поднятых в советской печати в 1986 г., наибольшее внимание привлекли оценки роли и значения не Сталина или Ленина в истории страны и партии, а Л.И. Брежнева. Как и в прежние годы, идеологическая работа в стране строилась главным образом вокруг разного рода юбилеев. Было отмечено 100-летие со дня рождения Г.К. Орджоникидзе и 90-летие со дня рождения А.И. Микояна, К.К. Рокоссовского, даже А.А. Жданова. Особенно торжественно отмечалось 90-летие со дня рождения Г.К. Жукова. Не прошло незамеченным 110-летие М.М. Литвинова, а также некоторых ученых, писателей и поэтов. Естественно, что политические наблюдатели и историки ждали, как будет отмечено в печати 80-летие Л.И. Брежнева. Однако эту дату – 19 декабря 1986 г. – все газеты обошли полным молчанием. Только газета «Правда» опубликовала на второй странице небольшую статью «К 80-летию со дня рождения Л.И. Брежнева». Статью эту трудно было бы назвать юбилейной, так как она была посвящена не столько заслугам Брежнева, сколько крупным недостаткам, допущенным в 70-е и в начале 80-х гг. в области экономики, в управлении народным хозяйством и в распределительных отношениях. Именно во времена Брежнева, как говорилось в статье, в партии «распространились настроения самодовольства, вседозволенности, стремление приукрасить действительное положение дел, возникли многие отрицательные явления социального и духовно-нравственного порядка, снизилась требовательность к кадрам, пустили корни формализм, оторванность от жизни, разрыв между словом и делом». Эта критика была, конечно, справедливой, но она не содержала в себе ничего сенсационного. Именно теперь, с конца 1986 г., о временах Л.И. Брежнева стали говорить и писать как об «эпохе застоя».

Ни в 1985 г., ни в 1986 г. положение диссидентов в СССР не менялось к лучшему, а в некоторых отношениях оно даже ухудшилось. Не улучшилось и положение академика А.Д. Сахарова, находившегося в ссылке в Горьком уже более 6 лет. В апреле и августе 1985 г. Сахаров проводил голодовки с требованием разрешить поездку в США для лечения Е.Г. Боннэр, его жены, которая в 1984 г. также была приговорена к 5 годам ссылки. Это был наиболее опасный период в жизни А.Д. Сахарова: у него произошел микроинсульт, он находился длительное время в больнице, где его подвергали принудительному кормлению. Врачи предупредили власти о возможности летального исхода, да и сам Сахаров писал об этом же президенту АН СССР А. Александрову, прося о заступничестве. 29 августа 1985 г. на заседании Политбюро М.С. Горбачев попросил своих коллег обсудить вопрос о поездке Боннэр для лечения. «Теперь несколько слов на другую тему, – сказал генсек. – В конце июля с.г. ко мне с письмом обратился небезызвестный Сахаров. Он просит дать разрешение на поездку за границу его жены Боннэр для лечения и встречи с родственниками». Почти час шло обсуждение. В. Чебриков, Э. Шеварднадзе, Г. Алиев, П. Демичев высказывали на этот счет множество опасений, а М. Зимянин заявил, что «Боннэр – это ставленница империализма и ее поездка на Запад будет использована против СССР». Только Н. Рыжков сказал, что он «за то, чтобы отпустить Боннэр за границу. Это – гуманный акт. Если она там останется, то, конечно, будет шум. Но и у нас появится возможность влияния на Сахарова». Михаил Горбачев высказался крайне уклончиво, и решение так и не было принято. Только в октябре 1985 г., после нового обсуждения на Политбюро, поездка Е. Боннэр за границу была разрешена. А.Д. Сахаров оставался в г. Горьком один, и его здоровье вызывало все большие опасения. Елена Боннэр не только лечилась, но и встречалась почти со всеми западными лидерами и делала множество заявлений. Она вернулась в СССР только в июне 1986 г. Многие из западных наблюдателей и политиков говорили и писали в 1986 г., что они смогут поверить в искренность Горбачева только в двух случаях: он должен прекратить войну в Афганистане и вернуть А.Д. Сахарова из ссылки. Но и Горбачев понимал это. Приоритетным для него было тогда, в середине 1986 г., афганское направление. О необходимости прекратить эту войну говорил еще в 1983 г. Юрий Андропов. Но это была слишком сложная проблема, и ее пока еще только обсуждали в советских верхах. Уйти из войны, выйти из нее часто оказывается труднее, чем войти в военный конфликт.