Советский Фауст - [4]
И вот что выясняется из рассказов самого Л.С.Термена и его родственников. Вера альбигойцев в свои чистые идеи была столь неистова, что в целях сохранения этих идей в веках они «делегировали» за пределы жестокой осады четырех своих лучших, высокородных юношей. Среди этих посланцев в будущее был и альбигоец, давший начало фамилии Theremin (в русском написании стало затем — Термен). Судя по всему, не все из них спаслись. Какая-то из этих альбигойских линий прервалась во время Варфоломеевской ночи. Выжили, кажется, только Термены.
Да простит меня Бог, если он есть, признаюсь: я не смог в свое время одолеть Ветхий Завет, удрученный унылым перечислением далеких для меня имен: «Вот родословие сынов Ноевых: Сима, Хама и Иафета. После потопа родились у них дети. Сыны Иафета: Гомер, Магог, Мадай, Иаван, Фувал, Мешех и Фирас...» Поэтому же не смог запомнить и не берусь точно восстановить аналогичные рассказы о «родословии» Термена. Запутались, как оказалось, и журналисты[13], поэтому остановлюсь лишь на некоторых, достоверных ветвях терменовского родословного древа:
Пьер Шапаз, покинув Францию после антиальбигойского декрета, получил в Женеве благословение самого Кальвина;
Этьен Франсуа был женат на дочери придворного врача короля-«революционера» Генриха IV;
Термены были в родстве с Симонами, давшими миру социалиста-утописта Сен-Симона;
Уже в XVIII веке Франсуа Клод стал известным художником-эмальером. Его сын Жозеф брал Бастилию, а потом работал художником при строительстве Исаакиевского собора в Петербурге, и т. д.
Нынче признаком хорошего тона считается издеваться над белыми стихами Максима Горького: «Над седой равниной моря гордо реет буревестник!..» Слово «революция» стало ругательством, а лозунг «Свобода, Равенство, Братство» — понимают просто как масонский пароль. И чтоб исключить упреки в адрес альбигойцев и, в том числе, предков Льва Сергеевича, остается напомнить, что идея социальной справедливости и равенства в праве на жизнь неистребима, — пока существуют страдания и нищета одних на фоне повышения степени холености других. Понятно, конечно — без кнута нет пряников, т. е. экономического прогресса. Ясно, конечно, что полная одинаковость — это победа энтропии, смерть. Но человек — существо не только политико-экономическое, попробуй-ка убеди конкретного страждущего, конкретного сирого и убогого, что безработица и голод — это объективный стимул процветания общества... Так что идеи справедливости, пусть они экономически нерентабельны, трагически и безысходно сопровождали и будут сопровождать человечество всегда. И, до поры до времени, сторонники этих идей обречены быть битыми и ударяться после очередного поражения в бега.
Так или иначе, в результате этого очередного побега очередного Термена, — после Бастилии, после Великой Французской революции, в ожидании очередной Великой, — и проросла, произрастала и расцвела в России одна из веточек альбигойского генеалогического древа, а в результате — 28 августа 1896 года родился герой нашей повести. Среди российских предков Льва Сергеевича за 200 лет можно найти не только талантливых художников и музыкантов, но и ученых, врачей. Отец Льва Сергеевича был известным в столице юристом. Мать музицировала, играла на рояле. Так что гены были неплохими, да и по крови «коктейль» был многообещающим: французы, немцы по отцовской линии; поляки, русские — по материнской. И главное — добротное аристократическое воспитание в старинной дворянской семье. В итоге — в 5 лет маленький Лева читает энциклопедию. Занимаясь музыкой, он одновременно взахлеб и самозабвенно увлекается техникой, физикой, чем поражает впоследствии своих однокашников в гимназии.
Впрочем, очаровательнее выглядит все это в воспоминаниях самого Льва Сергеевича: «Музыкой я начал заниматься с 9 лет, а электричеством с 7. Еще в детстве, начав учиться игре на виолончели, я ощущал большой разрыв между самой музыкой и способом ее механического получения. Электричество я чувствовал как нечто более тонкое и мне всегда хотелось как-то соединить электричество с музыкой. С 13 лет я начал дома увлекаться высокими частотами, малоемкостными трансформаторами типа Тесла, спиралью Румкорфа, резонансными искровыми явлениями и гейслеровым свечением. Узнав о моих интересах, наш учитель физики позвал меня работать в лабораторию физики Санкт-Петербургской Первой Гимназии. Когда я перешел в 7-й класс (1912 г.), директор гимназии предложил мне сделать доклад с демонстрациями моих опытов для учеников и родителей. Над сидениями для слушателей, на высоте около 3 м, я привязал несколько проводов, на которые мог подавать высокочастотное напряжение 300 кВ от резонансного трансформатора Тесла и электролитического прерывателя со спиралью Румкорфа. Начав рассказывать об электрическом поле, я раздал слушателям несколько гейслеровых газоразрядных трубок. Когда слушатели вставали с места и поднимали трубки кверху, они светились. Я брал в руку небольшой металлический стержень и пускал в него высоковольтную искру. При изменении расстояния получались звуки разной высоты, что позволило подобрать мелодию „Эй, ухнем“. Как виолончелисту мне казалось, что я играю на искровой струне. Все это произвело большое впечатление на слушателей»
