Советский Фауст - [12]

Всю жизнь Гидони мечтает о создании некоего Храма света, Светотеатра, пытается воплотить его в 1925 году в макете гигантского Светового памятника Революции: конструкция из серпа, молота и шестерни, на которой покоится огромный полупрозрачный зал-глобус, рассчитанный на тысячи зрителей. На боку этого земного шара надпись: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» В вертикально стоящем молоте — выставочные залы, связанные лифтами, а на самом верху — музей В.И.Ленина. Практические предложения подкреплялись манифестами: «Электрификация, — писал он, — ныне в государственном масштабе вскрытое В.И.Лениным средство разрешения жизненных социально-экономических осложнений, и неучтенные грандиозные возможности электрической энергии, в частности, как нового Искусства, неизбежно должны были представляться пытливым умам...» Его цель — создать искусство, «достойное новой эры, ответить на призыв страны: дать Магнитострой в искусстве!» В связи с этим Гидони готов похоронить все прошлое: «Что же, признаем, наконец: старая живопись умерла — да здравствует новая живопись! Великое новое Искусство Света и Цвета..., быть может, величайшее из существовавших в истории человечества! Родиться это искусство могло лишь в век электрической лампы!» Более того, знай наших: Гидони считает, что «у Аполлона лиру сегодня сменит реостат...»[27].

Итак, катодное реле, электрическая лампа, реостат, — на службе революционного искусства, воплощающего в жизнь гениальные заветы Ленина: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны!»

Ода «электрическому дальновидению» — первые контакты с лемурами

Я не думаю, что Лев Сергеевич притворно восхищался и знаниями, и умом Ленина. Я не думаю, что Термена и Ленина объединяла лишь общая страсть к электричеству. Я предположить даже не смею, что только политической конъюнктурой были продиктованы эти слова Термена: «Полтора-два часа, которые я был счастлив провести около Владимира Ильича, словно заново открыли мне огромное обаяние его, теплоту, доброжелательство, все что, особенно осознаешь при личной встрече». Я цитирую эти строки из статьи Дрейдена Симона Давыдовича. Но почти слово в слово это встречалось в других интервью Термена, слышал от него я и сам...

Объединяла, вероятно, их и общая фаустовская судьба, фанатическая преданность Делу, продиктованная неумолимой мыслью, неукротимым желанием нести благо людям. Самоутверждением — во имя блага и от его имени. Разве это не похоже на строки из «Коммунистического манифеста», на первые послереволюционные лозунги за подписями Ленина:

...Все трудолюбиво

Мой смелый план исполнить пусть спешат!

Орудий больше, заступов, лопат!

Что я наметил, пусть свершится живо!

Порядок строгий, неустанный труд

Себе награду славную найдут;

Великое свершится — лишь бы смело

Рук тысячью одна душа владела!

Не удивляйтесь — это текст апофеоза, апогея, звездного часа Фауста у Гете. Разве не похоже на послереволюционную Россию — и «смелый план» революционных преобразований, и «строгий порядок» трудовых армий и лагерей, и «неустанный труд» охранников и охраняемых, отмечаемый «славными наградами», орденами Боевого и Трудового Красного Знамени, и вера в то, что великие цели коммунизма будут достигнуты, если все будут точно и всегда следовать ленинским заветам.

Совпадения — до мельчайших деталей! «Орудий больше, заступов, лопат!» — у Фауста. «Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов..., то средний крестьянин сказал бы: я за коммунию (т. е. за коммунизм)!» — у Ленина[28].

И тракторов понастроили — миллионы, и электрификация страны давно уже воплощена в жизнь, и даже «плюс химизация всей страны», а с коммунизмом у последователей Ленина, несмотря на «торжественные обещания» партии, не получилось. В чем же дело? Выходит, что-то не сладилось с основным слагаемым в ленинской формуле — «советской властью»? Да, причин, как мы знаем уже, много, но одна из основных причин субъективного порядка предсказана, подмечена, предложена самим Фаустом, — я удивляюсь, неужели на самом деле никто из членов КПСС не читал финал «Фауста» Гете?

Итак, внимание, — продолжение цитированного выше «Коммунистического манифеста» Фауста прерывается его следующим обращением, его приказом не кому-либо, а Мефистофелю:

...Громаду за громадой

Рабочих здесь нагромождай;

Приманкой действуй, платой и наградой

И поощряй и принуждай!

И каждый день являйся с донесеньем...

Итак, цель оправдывает средства? Пусть она и великая? Где мера, где край, который нельзя переступать? Ни слова о человеке, о совести, о морали, — только о Деле!

Я помню, как смутила, потрясла меня в детстве фраза Сталина в одном из его последних интервью американскому журналисту. Тот увидел у него на столе книгу Макиавелли и удивился. А Сталин, попыхивая своей трубкой и вышагивая своими мягкими, козлиной кожи, сапогами, ответил ему: «Большевики должны завидовать последовательности, с которой Макиавелли учит достигать своих целей. Правда, цели у нас — другие...»[29].

Мефистофели, юродствуя, прикидывались добросовестными приказчиками: «Чего изволите-с, с превеликим почтением-с и усердием-с». Особенно свирепствовали в своем показном усердии лемуры, их помощники, исполнители («мелкая нечисть», по Гете). Голова — турнепсиком, но хвостиком внутрь, и тесно в ней, все забито заботами о себе, ненаглядном и ненасытном. Думать некогда и нечем. Как отличить человека от лемура? Аристотель говорил, что «человек — общественное животное». В отличие от этого, при внешнем подобии человеку, лемуры — сугубо «домашнее животное». Хотя, для достижения того, чтоб было желанное «тепло и сыро», они могут и любят заниматься общественной, политической деятельностью. Только цели у них — другие. Свои, домашние, как у кошки или крысы... Поэтому и старались, нагромождали громаду за громадой, действовали и приманкой, и обманом, платой и расплатой, поощряли и принуждали, кнутом и премиями. И каждый день — доносили, «являлись с донесеньем».