Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - [77]

В Яропольце.

Самые толстые кулаки —

у нас,

Самые тощие бедняки —

У нас.

Словом, ни для кого не новость

Что мы образцовая волость.

Наш говор экспортируется в столицы,

У нас лучшие по округу невесты

(Высокие, круглолицые).

Наш кооперативный центр

По борьбе за снижение цен

Занял первое место.

Климат влажный, воздух чудесный

(Стоит обследовать!),

Прелестная местность,

И недалёко отседова.

1929^{316}

317. Из книги «СССР». Волхов

Будучи не из тех, что, высоко котируясь,

Отказались от прошлого,

Весь день я

Безжалостно цитирую

Любимейшее произведение.

О Баяне, соловью старого времени

(Хорошо поешь, где-то сядешь?),

Рыщешь в тропу Троянью с романтикой у стремени,

А любо — лелеешь Святославовы насады.

Садись, старик,

Побеседуем

На тему:

Нечего о прошлом сетовать.

Нам под жизнь отведен замечательный век,

Нам вручены силы:

Недр, ветров, пара, солнца и рек,

Словом, век

Изумительно милый.

Незачем ходить далеко —

Сверяться в исторических толках,

Скажи мне:

Сколько веков

Валялась без дела такая река как Волхов?

С гусель яровчатых веселого Садка

Медом сыченым песнь текла,

И будто бы с рукавов бобровых Волховны

Катились Волхова волны.

А косматые бородачи,

Надевши красные рубахи,

Подпоясывали мечи

И, как бесстрашные рубаки,

Для потехи, на досуге,

Оседлав ладьи да струги,

Плыли к стойбищам полян

Грабить мирных поселян…

Лелеял Волхов белорунный

Корму высокую ладьи,

И запевал Садко,

Перебирая струны,

Про то, как плавали они.

Рассказывал под гуслярный звон,

Как вздорил с Новгородом он:

Эх, я ли тебя, ты ли меня!

От славного города

Новгорода,

От славного озера

Ильменя

Выбегали,

Выгребали

Тридцать кораблей,

Тридцать кораблей —

Един корабь.

Базарь, ушкуйники, да грабь,

Мы здесь погуливали летось!

А после,

Именем культуры,

Историки литературы

Про это самое —

Про «летось» —

Сказали каменное:

«Эпос!»

Я не считаю пустяком

Наш эпос, слаженный на диво,

В нем мастера речитатива

Сдружили слово со стихом.

Но думается, что

Нелепо-с

Увесистое слово «Эпос».

Зачем лирическую песню,

Где отразились век и класс,

Прозвали эпосом у нас?

С их-то руки,

То есть с тех пор,

В сонных томах на книжных полках

И на губах у рифмачей

Играет пряной брагой Волхов,

Неся лихих бородачей.

А между тем

Он уяснил,

Что он

Не «эпос»,

Что он молод

И чувствует машинный голод

Всей

Массой лошадиных сил.

Бушующей в его валах.

Что «эпос» — тесно и старо,

Что зря лелеять гусляров.

Пришел мускулистый галах —

Другой, не пьяница Буслаев,

Что Новгороду нагрубил….

………………………………………….

И вот,

На Ленина ссылаясь,

Всей тяжестью, сгущенной в волнах,

Торжественно клокочет Волхов,

Вращая лопасти турбин.

Я видел тысячи Ручьев,

Речушек,

Речек,

Рек — неудержимого бега, —

Попавший к нам в оборот человек

Делался прозрачней снега.

У них с весны работы по горло:

Питать рыб,

Носить суда, —

Но только Волхов

По-настоящему гордо

Несет красное знамя труда.

Судите:

Мало ли

Волхову дел,

Легка ли валам

Работа,

Ежели

Вал Волхова

Бел —

В белой кипени пота.

Седобород и гриваст,

Вал Волхова

Идет вприсядку,

Громом обдаст

Как пить даст

И…

Мимо!

Без пересадки!

У Волхова

Восемь турбин,

В каждую — воду неси!

Я слышал:

Волхов трубил

Тревогу

От нехватки сил,

Но чтобы накалить кабелей

Всё заглушающий звон,

Он падал

Последней каплей,

Равной тысячам тонн!

Я спрашиваю:

Каждому ли вдомек

Такое самосвержение?

Волхов,

Как сердце, сжимается в комок

Неопровержимого напряжения!

Когда нарушается связь

Узко ограниченной зоны

И материя, раздробись,

Превращается в электроны,

Когда в грохоте

И в кипенье

Стали,

В сплошном пенье

Гудков

Сплошь нарушено сердцебиение

(И столько лет не сдались —

Неуклонно стройны!),

Когда строится социализм

Силами одной страны!

1931–1932^{317}

318. Из цикла «Дикие песни»

1

О, как давно я не пил за белою скатертью чаю,

Как давно мой каблук не стучал об асфальт и торец,

И песни мои дичают,

И я дичаю, их веселый отец.

Где слова мои — быстрые рыбки,

Пересекавшие звонкий поток?

Возьмешь книгу и прошлогодней улыбки

Найдешь засушенный на память цветок.

Он ласково твой взор повстречает

И тихонько запоет,

И ты увидишь, как песни мои дичают

И как дичает сердце мое.

Возьми и перелистай, если можешь,

Эти сухие цветы,

И ты найдешь под умершей кожей

Живые сны мои и мечты.

2

Дело было к весне,

Накануне мая,

Шел, как полагается, снег,

По улицам пыль подымая.

И я, тишины тише,

Той, что, грустя, поет,

Прислушивался, как бьется выше

Веселое сердце мое.

Шел снег в густой оправе

Филигранного серебра,

Я думал: «А разве вправе

Сердце рваться из-под ребра?

Разве вправе оно на свободу

Проситься, памятуя о том,

Что, как воду, горячий воздух

Ловлю обгоревшим ртом?»

Воздух обжигал губы,

Как и всякому, кто поет,

И шло постепенно на убыль

Веселое счастье мое.

3

В решетку солнышко разграфлено,

И потому так душно и темно,

И потому в глазах такая муть,

И хочется поверх тоски взглянуть

В лицо весны такой большой и теплой,

Сверкающей на кирпичах и стеклах.

И хочется глаза открыть как можно шире,

Чтоб увидать, как всё свежеет в мире:

Как крепнут мускулы, как набухают почки,

Как на дворах резвится детвора,

Как, разговаривая, идут трактора,

Распахивая впадины и кочки.

Я вышел бы, как прежде, на крыльцо,

Чтоб ветер брызнул дождиком в лицо,

Чтобы обжег скользящий с синих круч

Отточенный звонкоголосый луч.

Но ветра нет, и душно и темно,

Откуда он возьмется, звонкий луч-то,

Сквозь этот мрак тяжелый, потому что