Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - [46]

не маленькая революция,

а преуменьшенный погром.

И стало стыдно так, что с глаз бы,

совсем не слышать и не быть,

как будто ты такой, и грязный,

и надо долго мылом мыть,

Он бросил палку и заплакал,

и отошел в сторонку, сел,

и не мешал совсем, однако

сказала тетя Надя всем,

что он неважный октябренок

и просто лживый эгоист,

что он испорченный ребенок

и буржуазный гуманист.

(…Ах, тетя Надя, тетя Надя,

по прозвищу «рабочий класс»,

я нынче раза по три на день

встречаю в сутолоке вас…)

6

Домой пошли по 1-й Брестской,

по зарастающей быльем.

В чужих дворах с протяжным треском

сушилось чистое белье.

И солнце падало на кровли

грибным дождем, дождем косым,

стекало в лужу у «Торговли

Перепетусенко и сын».

Володя промолчал дорогу,

старался не глядеть в глаза,

но возле самого порога,

сбиваясь, маме рассказал

про то, как избивали кукол.

про «буржуазный гуманист»…

На лесенке играл «Разлуку»

слегка в подпитье гармонист.

Он так играл, корявый малый,

в такие уходил баса,

что аж под сердцем подымалась

необъяснимая слеза.

7

А мама бросила покупки,

сказала, что «теряет нить»,

сказала, что «кошмар» и — к трубке,

скорее Любочке звонить.

(Подруга детства, из удачниц,

из дачниц. Всё ей нипочем,

образчик со времен задачников,

за некрасивым, но врачом).

А мама, горячась и сетуя,

кричала Любочке: «Позор,

нельзя ж проклятою газетою

закрыть ребенку кругозор,

Ведь у ребенка “табуль раса”

(Да ну из фребелевских, ну ж),

а им на эту “табуль” — классы

буржуев, угнетенных. Чушь.

Володя! Но Володя тонкий,

особенный. Не то страшит.

Ты б поглядела на ребенка —

он от брезгливости дрожит,

Всё, мой апостол, что-то ищет.

Ну, хватит — сад переменю.

Ах, Надя, — толстая бабища,

безвкуснейшая парвеню».

8

Володя слушал, и мокрица

между лопаток проползла.

Он сам не ведал, что случится,

но губы закусил со зла.

Какая-то чужая сила

на плечи тонкие брела,

подталкивала, выносила…

Он крикнул: «Ты ей наврала.

Вы обе врете. Вы — буржуи.

Мне наплевать. Я не спрошу.

Вы клеветуньи. Не дрожу и

совсем от радости дрожу».

Он врал. Да так, что сердце екнуло.

Захлебываясь счастьем, врал.

И слушал мир. И мир за окнами

«Разлуку» тоненько играл.

1939–1941^{126}

127. «Нам лечь, где лечь…»

Нам лечь, где лечь,

И там не встать, где лечь.

. . . . .

И, задохнувшись «Интернационалом»,

Упасть лицом на высохшие травы.

И уж не встать, и не попасть в анналы,

И даже близким славы не сыскать.

Апрель 1941^{127}

БОРИС КОСТРОВ

Борис Алексеевич Костров родился в 1912 году в Петербурге, в семье конторского служащего Путиловского завода. Учился в трудовой школе. Работал на фабрике имени Володарского, затем в числе других комсомольцев был направлен на работу в один из совхозов Ленинградской области.

Первое стихотворение Кострова «Трактористы» было опубликовано в 1932 году в журнале «Резец». В 1934 году поэт поступил учиться в Рабочий литературный университет имени А. М. Горького, по окончании его работал в редакции районной газеты «За колхоз» (г. Остров Псковской области). Вернувшись в 1937 году в Ленинград Костров печатался в журналах «Резец», «Звезда», «Ленинград». В 1941 году вышел первый сборник стихов поэта «Заказник».

24 июня 1941 года Костров добровольцем ушел на фронт, участвовал в боях на Волховском, Калининском фронтах, в Карелии. Был трижды ранен. В 1943 году был направлен в танковое училище, окончив его через год вновь участвовал в боях в составе войск Прибалтийского фронта.

11 марта 1945 года при штурме г. Крейцбурга (Восточная Пруссия) командир самоходки Б. Костров получил тяжелое ранение. Умер 14 марта 1945 года. Похоронен в братской могиле на центральной площади г. Крейцбурга (ныне поселок Енино Багратионовского района Калининградской области).

128. Бессонница

Ветер ветку ивы клонит,

Ни тумана, ни росы.

Частокол ломая, кони

Пробираются в овсы.

Чуть осока шевелится,

Берег, омель, невода.

Не читается, не спится

И не тянет никуда.

На столе коврига хлеба,

Соль да кринка молока.

В эту горницу тебе бы

Залететь издалека.

Я бы скатертью льняною

Застелил сосновый стол…

Баяниста бы с женою

В полночь темную привел.

Мы бы спели и сплясали,

Подружились бы с тобой.

Люди добрые сказали б:

«Свадьба здесь — не за горой».

Только это — небылица,

Далека ты, как звезда,

Не читается, не спится

И не тянет никуда.

1938^{128}

129. В лесу

А. Решетову

Лесные озера, долины,

Бугры и сосняк без конца.

К берлогам и норам звериным

Тропинки ведут от крыльца.

Бери патронташ и двустволку,

Потертую сумку и нож,

Не встретишь поджарого волка

Лису золотую убьешь.

А если, усталый немного,

Почувствуешь жажду в груди,

На дно комариного лога

К ручью по обрыву сойди.

И слушай, как щелкают птицы,

Напейся воды ледяной,

И девушку вспомнив, лисицу

Погладь осторожно рукой.

1939^{129}

130. Заказник

Заросший земляничником курган.

Таскают хвою муравьи на спинах.

Растет и зреет ярая малина.

Клыкастый пень стоит как истукан.

Кроты пещеры под корнями роют,

И в тишине — до звезд вознесена —

О купол неба бьется головою,

Не в силах с места тронуться, сосна.

По ветру к солнцу медленно летит

Пернатых новоселов стая,

Но безучастно — с дерева — седая

Сова на мир полуденный глядит.

Безмолвствую в раздумье.

Очарован речушкою, что буйствует во рву.

… Я счастлив тем, что я к земле прикован,

Что я во всем, как всё во мне, живу!