Советская психиатрия - [24]

Сегодня, переступив порог нового века и нового тысячелетия, мы все еще плохо знаем и понимаем природу человека. По-видимому, существуют в мире какие-то первоосновы, которые вообще не поддаются объяснению. В личности человека, будь он политиком, ученым или писателем, воссоединяются в единое целое все сферы его интересов. Человек многолик.

Изучение особенностей жизни наших диссидентов показало, что у них, в подавляющем большинстве случаев, не отмечались так называемые предрасполагающие преморбидные особенности личности (комплекс психических особенностей индивида, на фоне которых чаще всего развивается психическое заболевание). Есть некоторые качества, присущие почти всем диссидентам — хорошая успеваемость, тяга к знаниям, стремление к самообразованию, пониманию существующей общественной формации, нестандартное мышление с самобытностью и самостоятельностью суждений. И в обязательном порядке — чувство собственного достоинства. Многие из них были комсомольцами, коммунистами, они могли бы реально преуспеть в обществе, если бы не уверенность в том, что каждый член общества вправе иметь собственные убеждения и активно их отстаивать. Именно это и приводило к конфликту с обществом, и именно это вызывало целенаправленное обращение власти к психиатрии.

Психиатры при диагностике психического состояния человека выделяют облигатные (основные) и факультативные (дополнительные) особенности личности. Эксперты-психиатры не имеют права толковать психическое своеобразие отдельных личностей предвзято и упрощенно, усматривая в индивидуальных (нестандартных) личностных особенностях проявление психического заболевания либо отклонение от нормы.

Что ожидало бы многих писателей прошлого века, окажись они нашими современниками? К примеру, А.С. Пушкина с его эпиграммами на придворный круг? Ф.М. Достоевский вместо ссылки и каторги попал бы у нас в психиатрическую больницу: ведь ему вменялось в вину чтение вслух на собрании кружка Петрашевского письма Белинского к Гоголю. Кружок Петрашевского не был собственно революционной организацией, но в нем читали книги недозволенного содержания, тайно обсуждали политические вопросы. Достоевский, как и диссиденты, о которых идет речь, не был революционером, он просто не мог смириться с любой несправедливостью. К моменту ареста в 1849 г. он уже имел литературное имя, вынашивал множество новых замыслов. В последний момент смертная казнь была заменена четырьмя годами каторги, а затем ссылкой. В этот период в личности Достоевского сплелись в клубок неразрешимые противоречия: эпилептические припадки с дисфориями, азарт страстного игрока, склонность к самобичеванию и самоумалению, болезненное самолюбие, мнительность, ипохондричность, педантичная расчетливость, сосредоточенность на мелочах, склонность к резким выпадам против несимпатичных ему людей и в то же время способность к трогательной привязанности, заботливости, широкий размах, страстность и т. д. и т. д. По мнению профессора-психиатра Чижа, Достоевский был глубоким знатоком «явлений больной души». Многие биографы писателя, и он сам, связывают эти знания с его личными ощущениями. Так что основания для направления на судебно-психиатрическую экспертизу были. И если бы писатель жил в наше время, то находясь в психиатрической больнице, не написал бы произведения, которые написал на каторге: «Белые ночи», «Неточка Незванова», «Дядюшкин сон» и др. Однако каторга не сломила Достоевского. После нее появились «Униженные и оскорбленные», «Записки из мертвого дома», «Игрок», «Преступление и наказание», «Идиот», «Братья Карамазовы» и т. д. — произведения, открывающие бездны безумства и высоты человеческого духа, заключенные в слабом теле. Его герои — странные, сумасшедшие, болезненно нервные и просто душевнобольные. Достоевский, став политическим преступником и каторжанином, в своих письмах к друзьям и родным решительно осудил свои недавние социалистические убеждения. Что это было? Трезвый расчет гения или конформизм? Наверное, и то и другое. Но сделал он это самостоятельно, без помощи психиатрии. И его индивидуальный склад ума, тонкость психической организации, живость воображения и остроту восприятия не притупляли нейролептиками.

Характер нашей эпохи предопределил бунт диссидентов, а их собственный характер не позволил им изменить своим убеждениям. Но никто не давал психиатрам право снисходительно объяснять убеждения диссидентов либо бредовыми идеями реформаторства и переустройства общества, либо инфантильностью, желанием самоутвердиться. И если в отдельных случаях диагностические выводы судебно-психиатрической экспертизы можно с большой натяжкой назвать ошибкой, то те же выводы, сделанные несмотря на многолетние наблюдения за психическим состоянием этих людей во время принудительного лечения, и подтверждение диагноза психического заболевания после СПЭК можно объяснить только конформизмом и трусостью психиатров.

Как стало возможным, что советская психиатрия превратилась в карательный инструмент государства для подавления политического и иного инакомыслия, квалифицируя это явление как психическое заболевание?