Совьетика - [28]

Но дело в том, что и у нас-то это качество – умение считаться с окружающими – является вымирающим. Потому что это была советская, а не просто русская общественная ценность.

Когда меня не было дома 5 лет, и я вернулась в перенявшую «общечеловеческие ценности» Россию, меня глубоко потрясла сценка в магазине: мальчик лет 10 грубо расталкивал всех локтями, а его отец, вместо того, чтобы осадить его, только его подначивал: «Давай-давай, толкай их! Так и надо по жизни!» И все молчали, словно набрали в рот воды. Что же это случилось с нашими людьми? Где наши храбрые, вездесущие бабушки – хранительницы общественного порядка?

Сама я молчать не собиралась. Когда какой-то наглый тип схватил меня на улице за коленку, тут же с хрустом дала ему по башке зонтиком. И увидела ужас в глазах прохожих – не от его хамства, а от того, что я осмелилась дать ему отпор. Люди, да вы что? Кто вас зомбировал? Сам хам несказанно удивился: «Что ты, что это ты?…» – и поспешно ретировался. Вот так. И чего было бояться как кроликам?

Что это за жизнь такая? Кто это там до посинения кричит на русскоязычных форумах в интернете о «достойной жизни»- получая по 3000 долларов в Америке за мойку чьих-то машин вместо 1500, которые он получал в России будучи пилотом? В чем заключается человеческое достоинство, и как можно вообще жить «достойной жизнью», если всего приходится унизительно бояться – сколько бы тебе ни платили?…

Я схватила трубку.

Добавить иллюст.- Пойдем пообедаем вместе?? предложил мне коллега Кун – маленький, почти на голову ниже меня курчавый забавный фламандец-полиглот, которого на работе за его знание языков очень ценили.

Кун был похож на меня – своим отношением к Ирландии. (“Я – бельгийский ирландец!»- на полном серьезе говорил он о себе. – «Зовите меня Шеймус !»). И тем, что тоже был разведенным. О бывшей жене он почти не рассказывал (а я, естественно, не спрашивала), но в его тоне чувствовалась саркастическая горечь. А еще он был таким эмоциональным – просто вулкан страстей! Если ему что-то или кто-то были не по душе, вокруг только пух и перья летели!

Фламандцы – совсем другие, чем голландцы, хотя и говорят на одном с ними (с большой натяжкой!) языке. У них искрометное чувство юмора. Я его ощутила еще по фламандским фильмам. Описать это чувство юмора словами не получится: оно утонченное и рафинированное. А слушая фламандскую речь – с ее мягким приятным на слух акцентом (моя мама сказала как-то, что голландский язык в устах самих голландцев звучит так, словно человек постоянно жует сырой капустный лист), с подлинно голландскими словами там, где голландцы уже давно употребляют вместо них английские и с отдельными французскими словами, которые, по моему ощущению, употребляются фламандцами не ради «красного словца» («посмотрите, я знаю французский!»), а когда люди хотят передать определенное отношение к предмету разговора, я часто жалела, что учила голландский язык в Твенте, а не в Лимбурге. Голландцы часто принимали меня по моему акценту за бельгийку, но сами бельгийцы, естественно, за версту слышали, что это не так.

Один раз Кун и я дежурили в офисе в субботу. Нам позвонил весьма рассерженный голландский клиент. То есть, довольные-то клиенты нам, конечно, никогда не звонили, но я заметила, что голландские клиенты по телефону намного нетерпеливее и грубее бельгийских в выражении своего недовольства. Когда я начала говорить с ним, он меня недовольно перебил:

– Мефрау , у вас там что, одни бельгийцы работают? Я только что говорил с бельгийцем, и вот теперь Вы…

– Извините, mijnheer , но я не бельгийка. Я русская.

На том конце провода воцарилось напряженное молчание; затем клиент резко сказал:

– Простите, мефрау, Вы, вероятно, очень умная, но для меня это уже слишком…

И бросил трубку.

…«Groe(-n-)tjes” (les petits legumes) » – смешно подписывал Кун свои электронные письма мне.

– Пойдем!- согласилась я. Обедали мы на первом этаже в курилке, прихватив что-нибудь горячее из передвижной палатки на улице. На этот раз я выбрала печеную картошку. Plain . Кун взял себе тоже картошку и ирландское рагу.

С Куном было легко и просто общаться. Он не заигрывал и был самим собой. Он был полон интересных рассказов. Он был из тех иностранцев, которые никогда не перестают носить в Ирландии аранские свитера.Он был вполне доволен жизнью здесь, возвращаться домой не хотел, но очень мечтал перевезти в Дублин свою пожилую маму, а на такую зарплату, какая была у нас с ним, не только было не потянуть ирландскую ипотеку, но даже и приличную квартиру больше чем в одну комнату снять было невозможно. Я ему сочувствовала. В Бельгии у них с мамой был собственный дом, но мама, естественно, не хотела продавать его и «сжигать все мосты». Такие вещи делаешь только по молодости, а даже сам Кун был старше меня лет на 6. Глядя сейчас на то, как я в свое время оказалась в Голландии, я не уверена, что решилась бы это повторить в более зрелом возрасте. Такие приключения мне сейчас уже не по нутру. Тогда мне было только 23 года.

– Ну как, звонков много?- спросил Кун, откашиваяась и с отвращением отмахиваясь обеими руками от густого дыма, окутывавшего курилку. Такой же дым постоянно висел во всех ирландских пабах, так что заходя в них, я перед дверями набирала в грудь побольше свежего воздуха, как перед нырянием в бассейн. Одежда после такого посещения потом тоже целую неделю воняла табаком. Отдельной столовой в офисе предусмотрено не было. В курилке было душно, за столами набилось человек 20, не меньше. Мы едва нашли себе местечко. Люди не замечали друг друга, каждый был занят собой: здесь вообще мало кто друг друга знал. В офисе была страшная текучка кадров.